- Красиво. Очень. Хм, кисаки прямой… Женя, ёлки, Илья, объясни ему.
- К-И-С-А-К-И, остриё.
- Да? И вот у этого тоже, Илья, у нового с узлом?
- У всех Женя, только все по-разному, Митя, как у нового вакидзаси кисаки называется?
- Фукура-цуку…
…Нет, не сразу всё получилось, то есть, не сразу по времени, потом ещё мы с Митькой три раза ездили в Челябинск, нужно было сделать мне свидетельство о рождении, суд потом, ещё кое-что. Как вихрь, как ураган, всё перед глазами кружится, всё на себя эти сильные люди взяли, и я таким же, как они хочу вырасти. И вырасту, если шею себе не сломаю на Ямахе… Гадом буду, но я этого «лежачего полицейского» в будущем году на девяносто километров всё-таки проскочу… Ну, девяносто, не девяносто… хм, ладно. А у Митьки дома я сразу обжился, нет, не у Митьки, а у нас. Мы в Магнитку приехали, впервые домой заходим, Митька сразу мне сказал, что здесь я хозяин, что хочу, и как хочу, всё можно, только без открытого огня, Митька говорит: - после Чечни я запах палённого не люблю. Вижу, это он так шутит, он нечасто шутит, а уж про Чечню… Но бывает, хотя Аристов вот, тот вообще, по жизни приколист, правда, я не всегда понимаю его шутки, но прикольно всегда. А с тётей Варей я тоже сразу. Она когда меня впервые увидела, заплакала, сынок, говорит, как же так вышло, блин, и я реветь, меня же никогда никто не ласкал, а тут не просто жалость, а жалость от огромного сердца, и сразу любовь, даже Митька из комнаты вышел. Потом говорит, что по правде он переживал, как оно всё у нас выйдет с его мамой, а чтобы вот так, сразу чтобы, не ожидал, и мы тогда вечером и выпили. И не я к нему полез, и не он ко мне, а вместе, без слов, то есть, вот только что мы чего-то там говорим, пустяки какие-то, а вот мы уже целуемся, а дальше я плохо помню. Помню, меня аж колотит, так я Митьку хочу, и Любовь, и Песня… И всё правильно, а зачем слова, хотя они тоже нужны, но не тогда, потом было много слов, но всё равно ведь, всего не выскажешь. А однажды, я ночью проснулся, не знаю, вот проснулся и всё, а Митька не спит, свет слабый горит, Митька на меня смотрит. Я: - чего, Митя? Ты мой сон, Илюша, а может, я вообще умер там, на Минутке, и это рай. Нет, как же, разве у мёртвых так стоит, вот, чувствуешь? Илька, тогда, значит, я просто с ума сошёл. И у меня стоит… Да. И ведь мы с Митькой так и не успокоились до сих пор, каждую ночь, и днём, и когда захотим, а я почти всегда хочу, а потом Прыгун появился, хм, Митьке полегче стало. Да, Прыгун, я про него Митьке сразу рассказал, думал, что Митька обидится, но рассказал, нельзя иначе, а он не обиделся, нет, он Женьку тоже сразу полюбил, ну, не так как я, вот уж к Женьке Митька точно относится, как старший брат, или даже, скорее, как отец. А уже осенью, когда всё встало по своим местам, я понял, что всё то, что со мной было до Митьки, это испытание. Как ковка и закалка. Я видел у Мастера в Секи, как клинок калят, сподобился, - в темноте, жара, не продохнуть, кузнецы в белом, как привидения, клинок вдруг достают из углей, он как вишня, только там, где лезвие будет, там глина тоньше, и клинок там аж белый, и в какую-то воду, что ли, специальную, запах, как гвоздикой пахнет, дымина, и наружу, а потом глину с клинка сбивают, он готов. Нет, не готов, конечно, потом ещё много чего, - заточка, полировка, отделка, - но он закалён уже, навсегда. Вот и я закалился, а сейчас Митька меня полирует, затачивает, готовит к жизни и к бою, если придётся. Ну, к бою я уже готов, и за Прыгуна, и за Митьку, - это ведь главное, они для меня всё, а я ведь верный самурай…
