Возразить Гридину было нечего. В душе Норкин и сам был на стороне матросов. Ему тоже давно надоело ежегодно говорить на командирской учебе о том, что основная задача тральщиков—уничтожение минных полей. Заменить бы все это надо, но чем? Да и разрешит ли вышестоящий штаб? Ведь он прислал планы боевой подготовки.
Норкин прошелся между катерами и заметил ещё одну особенность: вместе с ним перемещался и центр учебного боя. Там, где он находился, команды раздавались чаще, доклады сыпались один за другим, но зато сзади все погружалось в сонную дремоту.
— Давай отбой, Владимир Петрович, — наконец сказал Норкин. — Вы, товарищи офицеры, можете идти к себе, а я ещё к Мараговскому загляну. Пойдешь, замполит, со мной?
Офицеры, козырнув, ушли, а Норкин с Гридиным, осторожно ступая по обледеневшим поперечинам трапа, поднялись на палубу катера. Он, поднятый на клетки, казался непривычно высокобортным.
Норкин огляделся. Здесь все знакомо до мелочей: и уже зачехленные пулеметы, и прямоугольник рубки, и каждый подернутый инеем кнехт, и каждый лист палубного настила. Все напоминало о недавних боях на Волге, о товарищах, и Норкин, обняв Маратовского за плечи, сказал просто, по-товарищески:
— Дай в кубряк свет, Даня, и пойдем туда.
— Есть, — ответил Маратовский, и голос его дрогнул, зазвучал для Гридина непривычно ласково.
Втроем они спустились в кубрик. Яркий свет переноски заливает серебром борта, покрытые инеем. Иней везде: на бортах, на стеклах иллюминатора, на матросских рундуках, на зеркале, прибитом к носовой переборке, космами свисает с потолка. Пар от дыхания клубится, расползается в стороны, чтобы через мгновение превратиться в блестящие кристаллы. Сели на рундуки.
— Как живешь, Даня? — спрашивает Норкин.
— По-прежнему, — отвечает Маратовский, и Гридину кажется, будто мягче звучит его голос, будто дрогнули морщинки на его обветренном лице.
— Ну, как говорится, и слава богу, — оживленно подхватывает Норкин. — А я уж было подумал, что ты забыл о семье.
Гридин вздрагивает от неожиданности. Как нетактично поступает комдив, растравляя больное место!.. Мараговский наклоняет голову и исподлобья выжидающе смотрит на Норкина, а тот продолжает как ни в чем не бывало:
— Говорят, даже следов жены не ищешь. — И вдруг резко, стукнув кулаком по столу — Фашистов бить собираешься или нет? Если нет — живо спишу на базу к Чернышеву!.. Не боевой корабль, а похоронное бюро! Ни одной улыбки!
Лицо Маратовского потемнело, вздрогнули ноздря. Гридин ждал вспышки, но Маратовский молча выслушал гневную речь Норкина. Только острый кадык судорожно двигался над воротником полушубка. И тут Гридин понял, что Норкин взял правильный тон: только так — дружески и гневно — давно следовало поговорить с глав-старшиной. Нет, не в слезливом соболезновании нуждался Маратовский. Ему не хватало вот этой грубоватой ласки.
