Все это хотелось высказать врачу, но в глубине каждого человека прячется дипломат. Норкин решил не портить взаимоотношений с врачом: что ни говорите, а от него сейчас много зависит. Он может раненых и в лучший госпиталь направить, и присмотреть там за ними, и в часть обратно вернуть в нужный момент.
— Доктор (опять дипломатический ход!), а как состояние раненых?
— И тут, представьте себе, все обстоит более или менее благополучно. У подавляющего большинства, я бы сказал, временная потеря боеспособности. В основном — пулевые и осколочные ранения в мягкие ткани конечностей и лишь у одного — проникающее в грудную полость. Он, если будут осложнения, в строй не вернется. Проникающие ранения характеризуются…
И слушать бы Михаилу пространнейшую лекцию о ранениях или испортить взаимоотношения с медицинским богом Северной группы, оборвав его, но в это время на берегу, около подошедших тральщиков, раздался крик:
— Не трожь! Разнесу, гады!
Подполковник медицинской службы замолчал, все посмотрели в ту сторону, откуда раздался крик. Там врассыпную метнулись белые халаты.
— Я на минуточку, доктор, — сказал, воспользовавшись моментом, Норкин и побежал.
Около катеров на носилках лежал матрос Кузнецов. Норкин знал, что он с бронекатеров Селиванова, но не любил его за немного фатовской вид: тонкую стрелку усов, чуб, свисающий на лоб из-под заломленной на самую макушку бескозырки. Что еще мог он сказать о Кузнецове? Хороший моторист и превеликий бабник.
— Только сунься, сульфидинная гнида, клочка не оставлю! — кричал Кузнецов, потрясая над головой противотанковой гранатой. В голосе — ярость, бессильная ярость.
От катеров бегут матросы.
— В чем дело? — спрашивает Норкин, схватив за халат одного из санитаров.
— Шалый, вот что! Бескозырку ему подавай! — отвечает санитар.
— Кузнецов, дай гранату, — спокойно и чуть ласково говорит Норкин.
Кузнецов словно подломился: глаза потухли, в них появилась усталость.
— Возьмите, — и граната уже в руках Норкина. — Товарищ комдив, прикажите найти бескозырку… Какой же я матрос, если ее здесь брошу? — В голосе Кузнецова мольба и надежда, вера в то, что теперь его поймут.
— Где она? — спрашивает Норкин, невольно проникаясь уважением к парню, который в трудный для себя час думает не о своих искалеченных ногах, а требует то, что он заслужил в прошлых боях: бескозырку с гвардейской ленточкой.
— Там… В кубрике. Когда выносили, упала… Норкин посмотрел на окруживших их матросов, словно отыскивая того, кто может сбегать за ней. На серьезных лицах матросов — одобрение. Никто не шутит, не высмеивает Кузнецова.
