Галактионов поднялся и пошел к кафедре. Все, кроме Доми нака, с любопытством рассматривали его, как будто видели впервые.
Рост средний, правое плечо кажется выше левого, волосы черные с заметной сединой на висках, лицо бледное, без загара, бровастое, с крупным носом, с выпуклыми губами; под сомкнутыми бровями поперек переносья резкая складка, на щеках две глубокие дугообразные морщины. Вообще довольно грубоватое лицо, но какое, черт возьми, завидное спокойствие на этом лице! Как будто русского профессора и не касается весь этот шум и вой, поднятый газетами, ничуть не волнует надвигающийся скандал, который неизбежно разразится сегодня в институте.
— Уважаемый господин директор, я понимаю, в чем тут де ло… — Галактионов взглянул на Доминака. Тот еще ниже склонил лысую голову, и толстые щеки его расплылись вширь. — Хорошо понимаю, уважаемые коллеги. — Галактионов посмотрел на Мартинсона и Шельбу и не встретил их взглядов.
Адам Мартинсон, сухощавый старик с коротко стриженной го ловой, одетый в неизменный мешковатый костюм, потупясь, теребил седые усы. Арвий Шельба, с пышной черной шевелюрой, румянощекий, подвижной, тронул соседа за рукав, наклонился, улыбаясь, шепнул что-то и кивком головы показал на Доминака, затем начал старательно поправлять высунувшиеся белоснежные манжеты.
— С самого начала нашей совместной работы мы нашли общий язык, — продолжал Галактионов. — Я говорю не о латыни, а о том, что объединяет наев работе. Это — общность цели, служение человечеству. Моя страна два года назад проявила инициативу.
— Мы договаривались не касаться политики, — прервал Га лактионова, не поднимая головы, Доминак.
— Я и не касаюсь…
— Вы сбиваетесь на нее, — директор повернулся, глянул ис подлобья, и Галактионов увидел, что глаза у него не светло-голубые, какими казались ему раньше, а серые, жесткие, с холодным взглядом; щеки его подергивались. — Мы только из газет узнали о ваших… — Доминак запнулся, — о ваших делах, причем такое, что и пересказать невозможно. Между тем у нас есть определенная программа работ, и все достижения каждого из нас принадлежат институту, они должны быть переданы очередному конгрессу геронтологов. Таково было условие, и оно вам хорошо известно. Извольте объяснить ваши… действия.
Галактионов не сразу заговорил, он будто раздумывал, что сказать и стоит ли делать доклад. В кабинете стояла тишина, подобная той, которая наступает перед дверью больницы, когда люди ждут вестей из операционной, — неспокойная и напряженная тишина. Что скажет сейчас коллега из Советской России? Будет ли это величайшее открытие или недозволенный эксперимент» обман, шарлатануво, и, значит, имя института действительно скомпрометировано. И только сейчас все сидящие здесь, может быть, кроме Доминака, смотревшего на пол, заметили, как побледнел русский профессор. Галактионов за год существования института ни разу не выезжал за город. А ведь сейчас лето, прекрасная погода! Он дни и ночи проводил либо в лаборатории, либо в холодном морге. Удивительные люди, эти русские — во имя достижения своей цели они отказываются от удовольствий жизни…
