Ляпа-Растяпа, хилый и плюгавый мужичонка лет пятидесяти, в растерянности сидел на лавке и следил за хозяином избы, который доставал из древнего шкафа огромную, уже початую бутыль с мутноватой жидкостью – естественно, самогон. За бутылью последовали стопари, ни разу не мытые за всю свою стеклянную запьянцовскую жизнь. За стопарями – лук, соленые огурцы, домашний хлеб.
Ляпа наблюдал за этими действиями не только растерянно – растерянность его была вызвана другими обстоятельствами, – но и с немалым вожделением.
Он даже облизнулся на стопари и нервно почесал голый подбородок. Борода у Ляпы почти не росла, и лицо у него было бабье, а голос совсем не мужской – не будь у Ляпы многочисленного потомства, его легко можно было бы принять за скопца.
Не то что хозяина хаты!
Сущий медведь, заросший ужасным волосом с головы до ног. Голос рыкающий, ладони лопатой, глазки маленькие, глубоко посаженные, зорко поглядывают из шерсти. Что и говорить – настоящий лесной житель!
Тут тоже выходила ошибка: хозяин был как раз не из местных, человек пришлый. Может быть, он и родился в лесах, а может быть, и нет. Вот уже несколько лет прошло, как он заявился в эти места; пришел один, пешком, с вещмешком. Ни у кого особо не спрашивая, занял пустовавшую избу на окраине села. Коротко назвался ученым из центра, в подробности не вдавался. Сообщил, что немного лекарь и готов при случае оказать посильную помощь.
Его никто и не пытал: места такие, что разный отчаянный люд здесь шастает постоянно. И, большей частью, пропадает бесследно. Изба ничейная, законные владельцы давно перемерли, как и многие в Зуевке, – единственным крупным производителем остался Ляпа-Растяпа; он-то и вытягивал демографию из своей бабы – иссохшей и мрачной, молчаливой особы.
Водились, правда, в Зуевке и другие дети, но их можно было по пальцам пересчитать. А у Ляпы – дым коромыслом, семеро по лавкам, да еще наберется.
Все село молча ждало скорого исчезновения пришельца. Однако тот не исчез, а каким-то непостижимым образом закрепился, прижился, привился.
После него захаживали в Зуевку и другие исследователи, зачастую у него же и останавливавшиеся, но все они бесследно исчезали после первого же или второго посещения тайги.
Никаких научных исследований – в понимании зуевцев – чужак не проводил, только в лес наведывался регулярно и – что удивительно – неизменно возвращался в добром здравии и полном благополучии! Никто не видел у него не то что научного прибора, но даже чего-нибудь, напоминающего такой прибор. Обыкновенный мужичина, медведь. Тем не менее, он столь же непостижимым образом и очень быстро завоевал неоспоримый авторитет.
