«Урал», стрекоча, взобрался на самый гребень холма. Открылось неровное поле с полоской лесополосы. Совсем далеко село в тучах солнце, да шум одинокого трактора.
Андрей проехал поле, дорога запетляла и вдруг сорвалась с холма вниз к реке. Он спустился в долину, не включая света, проехал вдоль реки, остановился у переката.
Прошёл к воде, окунул ладони, посидел, изредка оборачиваясь, вернулся к мотоциклу, привалившись на задок люльки. Тут вдруг заметил два мотоцикла, сливающиеся с одинокими кустами невысокой волчьей ягоды. Один из них завёлся и подъехал. За рулём сидел малознакомый татарин, в люльке Хусаин, похожий на вождя индейского племени. Хусаин вылез, и они пошли с Андреем вдоль берега. Андрей руки в карманах, Хусаин сцепил их за спиной. Они прошли до первого поворота реки, постояли, о чём-то разговаривая, пожали руки, пошли обратно.
— Только ещё одно условие, — замявшись, сказал Хусаин. — Может, оно самое главное.
Они остановились, глядя друг на друга. Андрей в глаза, Хусаин чуть в сторону.
— Ты должен жениться на любой нашей девушке, на татарке, тогда мы поверим. Любую выбирай и женись.
— Что, прямо завтра? — рассмеялся Андрей.
— Зачем завтра, ты слово дай, сначала посмотришь, выберешь?
— А если не согласится?
— Э, что говоришь, главное, незамужняя чтоб, — Хусаин тоже рассмеялся.
Они пожали друг другу ещё раз руки. Хусаин похлопал его по спине и тут же уехал. Было совсем темно.
Паньку хоронили всем селом, шли и старые и малые. Много приехало из города. Мужики попеременно несли гроб, подымаясь в гору, к кладбищу. Убивалась мать Панина страшно, больше у неё детей не было. Панька лежал в чёрном костюме с впалым животом и в белой рубахе, помолодевший, с белой чёлкой, неестественно шевелящейся на ветру. Поставили ему крест.
Вечером к Андрею пришёл Демидов. Ещё раз помянули Паньку, выпив водки. Демидов стал рассказывать.
— Вавиловы согласны, Рязановы, Кукушкины, Некрасовы, Лыковы, Потехины…
— И татары тоже согласны, — тихо добавил Андрей.— Тогда уж по утру, скажи всем.
Съезжались часов в шесть утра, хоронясь, через мост и в степь, к дальним холмам, где стоял летний домик для пастухов.
Четверо парней остались на холмах, заперев мотоциклами спуск в долину
Собралось восемнадцать человек. Тихо переговаривались друг с другом о погоде, о хозяйстве, подъехали трое татар в «Москвиче». Говорил Падуров.
Дело так выходит, что уже если что случится, то не Андрею Николаевичу, — назвал он Андрея по имени-отчеству, — ответ держать, а нам всем. И уже сколько нас здесь есть, то больше никому знать не надо. Каждый здесь и за себя, и за всю свою родню ответчик. Как выйдет, я не знаю, но всё же сообща решать будем и поклянёмся же здесь в этом раз и навсегда. Андрей Николаевич вроде как за голову, за атамана, ну а мы полковники при нём, попробуем и такую жизнь, может, выйдет чего. Дело-то страшное, потому мы и смерти, случись что, бояться не должны. Пусть же Епанчин перед нами поклянётся, что всё будет по совести. Большие дела с нашего согласия, и ничего против воли нашей он преступать не будет. Пусть поклянётся, а потом и мы поклянёмся ему в помощи и повиновении, ему, и сами промеж собой. Так вот я думаю, и без этого нам нельзя.
