– Написано – да-а. Чересчур ярко, пожалуй, – не очень определенно сказал Пчелкин. – Рассчитано на дешевый эффект.
Ему никто не возразил, но никто его и не поддержал. Юлин, однако, съязвил:
– Зато наши наследники передвижников пишут серо и скучно…
Пчелкин предложил пригласить сейчас же Еременку – он баталист, ему и карты в руки. Осип Давыдович и его дочь обрадовались, и Николай Николаевич тут же позвонил по телефону Пете.
– Что же ты, голубчик, на совет не ходишь? – Дружески упрекнул он Еременку. – Работал? А сейчас, как я догадываюсь, отдыхаешь? Так вот, запиши адрес и бегом сюда. Интересное для тебя дело есть. Какое? Придешь, узнаешь. Да, да. Сейчас. Это совсем рядом. Через десять минут будешь здесь? Ну, вот и хорошо. Кто тут есть? Все друзья: Боря, Яша… Трубку Канцелю? Пожалуйста.
Канцель взял трубку. Он был, как всегда, немногословен.
– Петя? Думаю, что тебе будет интересно, – сказал он. – Паши нет. Не знаю. Словом, приходи, ждем.
За четверть часа, пока ждали Еременку, Николай Николаевич рассказал о нем все, что знал: родился Петр на Украине, под Корсунь-шевченковским, в крестьянской семье; в десять лет попал в детский дом, там и рисовать начал; потом – школа и Ленинградская академия живописи; только окончил академию – в армию призвали, а через год война началась… Вот и вся биография.
– Словом, баталист до мозга костей,- заключил Пчелкин. – У него даже дипломная работа называлась «Железный поток», по мотивам одноименного романа Серафимовича.
– Женат? – спросила Вика.
– Холост, Викочка, – охотно пояснил Юлин. – Как раз ищет невесту.
Вика обиженно уколола его:
– Ты, Боря, в Ташкенте воевал, а тоже ведь малевал какую-то баталию.
Невозмутимый Юлин покраснел. Звонок Еременки был как нельзя кстати. Петр вошел в гостиную нерешительно, на усталом лице его можно было прочитать смущение и неловкость. Быть может, на него подействовал любопытный взгляд Вики? Или приветливый взгляд Дианы?
Еременку усадили за стол между Пчелкиным и хозяином, налили ему «штрафную». Хозяин провозгласил тост:
– За дружбу!
– За дружбу художников и критиков, – вставил Борис.
– За настоящее искусство и принципиальную критику! – многозначительно добавил Петр, кивнул друзьям, новым знакомым и выпил до дна.
Осип Давыдович, поставив на стол пустую рюмку и жуя бутерброд с копченой колбасой, рассуждал:
– Принцип – понятие абстрактное. У каждого художника свои принципы…
– А есть и беспринципные, – усмехнулся Еременко.
