Скоро я уже сидел на скамейке скверика на Гровнор–сквер, рядом с огромным зданием посольства, вклинившимся в старомодный район Мейфэр, подобно известным мекленбургским челюстям–небоскребам на проспекте Якобы Доброго Президента, вгрызшимся в некогда уютные дворики, домики и собачьи площадки.
Не нравились мне ни здание посольства, ни американская архитектура, ни вся страна, снисходительно поглядывающая на остальное человечество и уверенная в превосходстве своего образа жизни[25].
Я непринужденно вошел в Гровнор–отепь и устроился в мягком кресле в фойе — до роковой встречи оставалось десять минут, интересно было посмотреть, как вкатится в заведение волшебник Гудвин и каких размеров у него эскорт.
Хилсмен мало отличался от своего изображения на фотографии (я, например, на фото на себя не похож: размазанная физиономия и никаких байроновских черт, и глаза не умные и проницательные, как в жизни): тучный, низкорослый, с небольшими бесцветными глазками. Как ни странно, действительно нежный пушок стелился, словно одуванчики, по еще не вспаханному полю его крупной головы, в глубинах рта мерцали коронки, и говорил он с такой медлительностью, что хотелось по любимой семинарской привычке забросить ему в рот дохлую муху (однажды я проделал это с Чижиком и получил за это в свой неаристократический нос).
— Признаться, вы меня заинтриговали,— начал он энергично, крепко сжав мне руку,— Так в чем же дело?
В баре толпилось несколько человек разбойного вида, бросавших на нас временами деланно рассеянные взоры.
— Что вы будете пить? — Все–таки я пригласил его в бар.
— Вы не против, если мы перейдем в другое место? Тут у меня живет в номере приятель… его сейчас нет, там довольно удобно.— Серьезен он был до крайности и этим напоминал мне Маню, шутить с которым считалось бесполезным и даже опасным делом.
(О, где вы сейчас, Маня и Бритая Голова? Заботитесь о конспирации Монастыря, родившейся еще в те времена, когда Газета начала сколачивать и объединять кружки, и переходить к нелегальным формам работы? Или вычисляете вероломную Крысу, прогрызающую днище корабля и ухватывающую своими зубищами огромные ломти сверхсекретной информации?)
В номере мы сели за столик, он достал из портфеля блокнот и приготовился слушать.
Стараясь не размениваться на мелочи, я вывалил ему свою биографию, яркими мазками нарисовав самые значительные вехи, закончил просьбой о политическом убежище и уставился ему в переносицу (примитивный, но верный прием, если хочется продемонстрировать твердость воли).
