Овечкин не сомневался, что разговор об увольнении выйдет очень коротким. Басуржицкий скажет «нет» и отправит его восвояси. Подраться с ним Михаил Анатольевич был бы очень не прочь, да вот беда — он никогда в жизни не дрался, и в исходе боя можно было тоже не сомневаться.
Голова болела, и был Михаил Анатольевич весьма противен себе самому. Он решил плеснуть в лицо холодной водички, отправился в ванную, и там его осенило. В зеркале он разглядел начавшую пробиваться на щеках белесую щетину, всполошился, что проходил целый день небритым, и тут только вспомнил, что Басуржицкий говорил о списке необходимых вещей, который надо дать секретарю. Бритва, например, ну и там еще… Овечкин застыл перед зеркалом, сообразив вдруг открывающиеся возможности. Во-первых, бумага и карандаш — можно накидать из окна записок с просьбой позвонить Никсе Маколею и с изложением вкратце бедственного своего положения. Во-вторых, если секретарь, к примеру, отведет его к Даниилу Федоровичу составлять этот список — а можно и напроситься на это под предлогом еще одного телефонного звонка — то можно будет довольно долго просидеть в кабинете в непосредственной близости от вожделенного выхода. И вдруг за это время подвернется возможность… если быть очень смирным… если быть очень покорным Овечкиным…
Это была мысль! Это было хоть что-то. И когда хладнокровный юный секретарь появился в дверях со своим вечным подносом, Михаил Анатольевич, робея и заикаясь, напомнил ему о списке.
— Здесь нет ни бумаги, ни ручки, — сказал он и с трепетом ждал ответа.
Секретарь кивнул и удалился. Вернувшись же забрать поднос, он бесстрастно сообщил Овечкину, что списком можно будет заняться завтра с утра.
И Михаил Анатольевич провел еще одну почти бессонную ночь, холодея при мысли о третьей возможности, о которой он не подумал — секретарь придет сюда, сядет рядом и будет ждать. А потом унесет список. И начинай думать заново!
Но ему повезло. Утром после завтрака, собрав посуду, мальчик сухо пригласил его следовать за собою.
По дороге Овечкин внимательно рассматривал все, на что позавчера не обращал никакого внимания. Интересовали его, главным образом, окна. Но, судя по всему, единственной надеждой оставалась все-таки входная дверь. Все эти комнаты и комнатки, коридоры и коридорчики переплетались между собою, а квартира, как ни крути, была все на том же шестом этаже, и если где-то здесь и существовал черный ход, на глаза Михаилу Анатольевичу он не попался.
