Я гляжу также на маленький, залитый солнцем ресторанчик на самом краю набережной, будто пришвартованный пароходик. В своё время мы с Врагом иногда ходили туда обедать и сидели на террасе, молчаливые и довольные, поглупевшие от яркого света… Я голодна. Мои друзья, быть может, провозятся ещё час. Тех двоих из верхней комнаты я и не жду… А двое с нижнего этажа появятся, как всегда, ссорясь. Майя тоже, как всегда, не пожалеет духов, и их крепкий запах покажется мне аптечным. А у Жана, чисто выбритого, будут влажные после ванны волосы и тёплые руки. Они начнут обмениваться оскорблениями или поцелуями, отдающими зубной пастой… Их перебранка или их ласки, которые не стыдятся публичности и не требуют уединения, продлятся до обеда – ибо, да-да, мы всё-таки пообедаем вместе, но не выходя из отеля, в его уже почти опустевшем ресторане, пропахшем остывшим фритюром, свежим луком от закуски и мандаринами. Мы пообедаем, несмотря на докучливые приставания цыган и на противоречивые указания Майи метрдотелю.
Когда нам станут наливать кофе, солнце над морем покраснеет, и в лиловых ледяных сумерках мы сядем в автомобиль, чтобы совершить «небольшую прогулку для здоровья». Часов около семи Майя, дрожа от холода и в дурном настроении, потребует, чтобы её немедленно повели пить чай в «Кап Мартен», а я увижу, как ещё один прекрасный день превратился в ничто, оказался ненужным, укороченным, вконец испорченным…
Добрый вечер, госпожа Луна, добрый вечер!
Ваш друг Пьеро ищет с Вами встречи…
У Майи хороший слух, и она поёт верно, но спутница Земли взошла бы и без этой серенады в монмартрском духе. Ещё не полная луна, поднимающаяся над морем, красноватая, подёрнутая дымкой, – это та же луна, что плыла между двумя тучами в ночь, когда я не могла заснуть… Охватившая меня вдруг тревога по быстротекущему впустую времени обостряет зябкую дрожь остывающего дня. Ещё не темно, но свет уже покинул купы деревьев и пропылённые обочины шоссе, однако он зацепился за белые фасады домов и ещё держится на них, и на змеевидной тропинке, и на наших бледных щеках. Это особый, скоротечный миг наступающих сумерек, когда, несмотря на раскинувшиеся вдоль моря виллы и искусно разведённые вокруг них сады, можно прозреть первородную сухость этого скалистого берега, печального и сурового.
И почему это Майя ни с того ни с сего запела: «Добрый вечер, госпожа Луна…»?
Нас четверо в такси, на котором мы возвращаемся назад, в Ниццу. Я и Майя в глубине машины, а её любовник Жан и Массо – спереди, на откидных сиденьях. И так как резкий ветер кидает нам в лицо пыль, поднимаемую нашей машиной, а также всеми встречными, то на всех тёмные очки, словно полумаски. И я забавляюсь тем – голос Майи разбудил меня, – что разглядываю эти три полулица. Сумерки скрывают глаза за мерцающими стёклами очков, но подбородки, носы и ноздри прекрасно видны. Не будь я сама в такой маске, я испытала бы некоторую неловкость, видя у моих собеседников одни губы… От этой полумаски с овальными стёклами Майя скорее проигрывает. Бросается в глаза, что у неё почти нет носа, зато её рот, правда с плосковатыми губами, подвижен и юн. Глядя на её пухлые щёки, мягкий пушок которых так хорошо держит рисовую пудру, я начинаю беспокоиться о сухости своей кожи… Жан, Майин любовник, зевнул, и меня вдруг заинтересовало это мужское лицо. Я никогда прежде не замечала, насколько пухлые губы, утоплённые в уголках рта, кривящиеся то и дело в капризной улыбке на тщательно выбритом мужском лице, могут раскрывать и слабости характера, и его привлекательность.
