По моей мгновенной улыбке красотка Сюзи поняла, что ляпнула не то, но на три четверти пьяный Можи уже беззастенчиво аплодировал ей со своего места:
– Угу, любезная барышня, угу! Вы, несомненно, делаете честь своему, с позволения сказать, профессору тематики. Тема Клинка! Сначала она была у Вотана, потом служила шпагой Зигфриду, потом мечом Парсифалю, потом шилом Гансу Саксу, охотничьим ножом Хундингу и, наконец, пилкой для ногтей Сенте![14] Да здравствует тема Клинка, универсальная, несокрушимая, годная на все случаи жизни! Это благодаря ей Фольцоген и Чемберлен[15] стали похожи, как две дольки огурца – mit compot!
Я готова была расцеловать потного, сопящего Можи! Сюзи покраснела, став в гневе ещё красивее, Рено предпочёл снисходительно, по-отечески рассмеяться, но старался при этом не встретиться со мной глазами, чтобы я не увидела в них искорку раздражения… Я же чувствовала, как меня захлёстывает мстительная радость, как она разливается по моим жилам, щекоча кожу, я мысленно покинула поезд на Карлсбад и только твердила про себя, опрокидывая изумрудный бокал, полный сухого и ясного, как пощёчина, йоханнисбергского: «Будь умницей, промолчи…»
И я решила напиться, чтобы отпраздновать Святой-Ляп, я подняла бокал за Можи, а уж он за меня – не счесть сколько раз, я выпила за бледную, отрешённую Анни, она непонимающе, с отсутствующим видом улыбнулась, как школьница с дурными наклонностями… Я выпила за Марту Пайе и её мужа: он был по обыкновению «безукоризненно-шёлково-образцовым», она ослепительна: из-под вычурной шляпки мягкой волной спускались рыжие волосы – ни дать ни взять копия Фурнери с полотна Элё[16]… И, совсем опьянев, я выпила за Рено, протянув к нему в немой мольбе свой бокал… Наконец отходчивая Сюзи, развеселившись, налила мне ещё раз и, хохоча от всей души – глазки прикрыты, зубки выставлены на всеобщее обозрение, – предложила выпить за здоровье её отсутствующего мужа, который вкалывал для неё где-то на русских нефтепромыслах…
Я раздвоилась и с удовольствием рассматривала себя пьяную как бы со стороны: щёки горят, губы алые, кудри слегка развились от жары, а глаза такие огромные и жёлтые, что я ощущала, как они согревают мне веки… И я говорила, говорила, пользуясь своим блаженным состоянием и временной раздвоенностью, чтобы выплеснуть из себя те легкомысленные шутки, которые на трезвую голову всегда сдерживала от лени и стыдливости… Даже в самый разгар пьяного веселья я отчётливо видела лица Рено и Сюзи, Анни, Марты и Леона, налитую кровью физиономию Можи – они повернулись ко мне и смотрели внимательно и насмешливо, так глядит тот, кто уверен, что его самого не видят, например, тот, кто наблюдает за слепой… Нашли слепую! Мой горячий взор проникал в их души с любопытством, но не без презрения, остудить и обезоружить его могло лишь сине-чёрное озеро глаз Рено, сбитого с толку, встряхнувшегося и размышлявшего о тайных побудительных мотивах моего разнузданного пьянства…
