— Как звать-то ее? — спросил Федя.
— Тоня.
— Красивое имя! Кто ж она такая?
— Обыкновенно, колхозница! Не пришлось ей город ехать учиться: мать на тот момент овдовела, да и дед здорово ослаб. А то бы ее сейчас рукой не достать!
— И красивая?
— В городе таких не видал…
— Вот здорово!
— Здорово, да не очень!
— Как так? Почему?
— Говорить тебе или нет? Не выдашь?
— Никогда! Отрежь тогда язык!
— Тут вот какое дело… — Соболь помедлил, раздумывая, — Теперь вот понаехало столько московских хлюстов, что все может случиться. Боюсь, как бы не закружили ей голову!..
У Феди горели щеки.
— А еще красивые девчонки есть в Лебяжьем?
— В том-то и дело, что нет! Все разлетелись в города…
За трактором, на санях, загруженных скарбом и облепленных молодежью, было шумно и весело. Тракторист татарин Ибрай Хасанов, веселый, артельный парень, залихватски играл на гармони, а все остальные громко, на всю степь, пели, вернее, выкрикивали песню, сложенную в те дни, когда из Москвы двинулись первые эшелоны энтузиастов покорения целины на Алтай:
Едем мы, друзья, В дальние кран, Станем новоселами И ты и я!..
Ухабистый, леденистый «зимник» из Залесихи на Лебяжье казался очень высоким: всюду уже приметно осели снега. Он доживал последние дни. Его берегли для автомобильного и гужевого транспорта. Все тракторы, направлявшиеся в лебяжь-инский край (а их было немало), проходили по обе стороны «зимника». Здесь весь снег был изрыт, иногда до земли, гусеницами и полозьями огромных, тяжело нагруженных саней. Всюду в широких колеях, то зубчатых, то гладких, в колдобинах и выбоинах стояла светлая, будто лазурь, вода.
Нелегким был этот путь для бригады Багрянова. Тракторы то и дело ревели натужно, забрасывая людей комьями снега и обливая водой. Иногда в низинках перед санями вырастали горы снежного месива, и надо было срочно браться за лопаты; иногда на возвышенностях сани приходилось волочить по голой, мерзлой земле. Попадались такие лощины, где под снегом уже стояли озера воды; проходили их с гамом, визгом, смехом.
Часа за три бригада одолела половину пути и оказалась перед Черной проточиной — нешироким перешейком, соединявшим степное и лесное озера. Только накануне здесь прошли тракторы из бригад, работавших на старопахотных землях; лед на проточине был, несомненно, еще крепок, но. все же Ванька Соболь считал это место самым опасным на пути в Лебяжье. Он остановил трактор перед спуском к проточине, встал на гусеницу у кабины, оглядел все следы на льду, лужицы воды, с которых только что снялась стайка шилохвости, ближние камыши, до половины заваленные снегом, и крикнул в сторону саней:
