Он вышел стремительно, хлопнув дверью.
— Что с ним? — спросила Катерина.
— Какой-нибудь фортель готовит, — сказал Петухов.
Я тупо смотрел на его подарок. Мне казалось, я смущаю Раздольнова. Но на самом деле он смущал меня. Петухов молча пыхтел трубкой, разглядывая чертеж, и незаметно прикрыл крымское письмо. Катерина ушла на кухню.
Минут через двадцать Раздольнов вернулся. Катерина, открыв ему, вскрикнула как от пожара. Мы вбежали. Раздольнов стоял в обнимку с неправдоподобно громадным пылающим букетом пионов.
— Прямо на душе легче, — говорил он грубовато от смущения Катерине. — Этим заморские цацки подавай! Ну и шут с ними! А вам — сама природа к лицу. Ее же из-за моря возить не надо!
Он был радостен и сдержан. Катерина чмокнула его в щеку и потащила цветы в ванную.
— Молодец, — похвалил я.
Раздольнов будто бы не слышал, прошел в комнату.
— Ну, рассказывай, что ли, — строго сказал Петухов. — Может, выпьем для приезда?
— Не могу, за рулем…
Но Пашка все-таки полез в шкафчик.
Раздольнов оглядел журналы, не приглядываясь. Тянул неловкое время.
— Журналец технический, что ли?
— Технический.
— А красочный какой. Смотри-ка. С бабками голенькими. Петухов возразил:
— Ну, не совсем голыми. Все-таки соцдемократы… Раздольнов хмыкнул:
— Однако… прямо тебе на грани… Пашка наклонился над журналом:
— Да… Осталась самая чуть… Убери эту чуть — и сразу тебе капитализм начнется.
Раздольнов засмеялся, закрыл журналец.
— Я, мужики, на все эти штуки гляжу, как собака на афишу. Бумажка, она и есть бумажка… Баба должна быть вживе. А живую я и под сарафаном разгляжу, когда охота придет… А не придет — бог с ней… Насильничать природу — последнее дело… Психопатия… Жаль, тороплюсь. А вы заезжайте, мужики, когда в пути окажетесь. Я в городе редко. Все в деревне сижу. Сейчас по делам был, сувениры раздавал. Словом, облегчал душу перед старой дружбою…
И открыл дверь, так и не спросив про Клаву.
В коридоре он столкнулся с раскрасневшейся Катериной, несшей пионы в вазе.
— Куда? — спросила она. — А обедать?
— Виноват, красавица Катерина Петровна, вдругорядь, — улыбнулся Иван и сказал Пашке, повертев большой головою: — Вот тебе, добрый человек, и вся производительность труда!
И ушел, радостно ухмыляясь.
