— Ты понимаешь, что делаешь? Трибунала захотел? Где твои гордость и патриотизм? Валяй с глаз и шарагу свою уведи, пока цел!
А ребята, действительно, стоят бледные до изнеможения, и видно по их лицам, что погибают они как побитые, как помятые этим прессом. Яковлев подходит, говорит:
— Ребята, нам здесь делать нечего… Мы свое сделали… Жалость наша тут не поможет. Тут — политика.
Построил кое-как, увел, и правильно сделал, потому что, как только из порта вышли, два слесаря — к решетке и забились:
— Мы же их как малых детей!
Ну, другие оттаскивают. Мол, какая разница, отдать надо было, а что с ними будут делать — нас не касается. Вроде бы не видели.
— Как же не видели, когда видели!.. В три господа бога мать! Это же машины! Это же на них ездить и ездить!
— Вот как капитализм поступает с нашим трудом!
— И негров пустили, сволочи, а? Мол, такая работа, что и негр справится…
Но на негров у яковлевских орлов зла не было. Понимали — подневольные. Приказали им уничтожить, они и уничтожают. Может, он и жвачку жевал, чтобы нервы успокоить: тоже ведь — человек, трудяга, знает, почем работа стоит.
А на американцев, на белых, было зло.
И только старшина Василий Петрович, как старший по возрасту, закурил и сказал:
— Списать надо было… Побили, мол, в борьбе с врагом… И все… Списать надо было…
И при таких его словах все замолчали, закурили, вроде ничего не было. Дело было высокое, недоступное и опасное…
В тот вечер подразделение напилось. Напилось горько, как никогда. Василий Петрович спирту достал, тушенки. Вскроешь банку, а там — розовое, как язык показывает, сволочь.
Конечно, ругали начальство, но осторожно.
— Надо было списать, правильно старшина говорит.
— Неверно! Надо по-честному, без обмана. Занял — отдавай…
— Кровь они нам небось не отдадут? Тоже — занимали…
— Что ж они, сами оставить нам их не могли? У нас — разруха: почему не помочь?
— Жалостливый какой! Помочь! Христа ради, что ли? Мы не нищие. Ты говори, да не заговаривайся, даром что выпил. Тут — классовая борьба. Они бы тебя самого — под пресс, когда бы смогли…
— Это все так, ребята, но машинок жалко… Как он двинет ее, а из нее — масло, как сукровица, и хрустит, как кости ломает… Звери, не люди…
Старшина Василий Петрович возражает:
— Стало быть, выгода есть.
— Какая ж такая может быть выгода — машины плющить на блины?
— А такая выгода. Лом возить на переплавку — выгоднее.
— А им, сволочам, и лому не надо! Для политического фасону!
— Возможно, и для фасону… Ты вот жалостью живешь — над каждым подшипником трясешься. А он — выгодой. Вот тебе и весь фасон. Выгода жалости не признает.
