Когда входишь в лес, кажется, будто вернулся домой. Но вскоре домашнее чувство бесследно рассеивается. В бесчисленных комнатах, в глубинах покоев уже не испытываешь чувства покоя.
Здесь нельзя предвидеть будущее.
В лесу как будто перестраиваются мысли.
В лесу не так дышишь.
Зимой лес- царство теней.
Но весной в холодных скульптурных телах зажигается жизнь. Вытянутые округлые деревья с тысячью рук покрываются испариной; набухают почки; движется сок. Березу начинают доить. Из-под грубых кож ползут ослепительные листья, раскрываются цветы. И лес это уже не скульптурная галерея, а живое целое.
И хотя лес, в который вошел-таки Меньшиков на исходе дня, был летним, деревья все же напоминали именно рукотворные сооружения, и не скульптуры, а башни.
Дубы стояли, как вавилонские башни.
Изрезанные гигантской клинописью.
Я, царь царей...
Возвел...
Окружил...
Сто медных ворот...
Сады...
Пчел, добывающих мед и воск, завез из...
И каждый, кто будет после, пусть он спросит, правда ли...
Меньшиков различил примерно три яруса. Первый - кусты. Второй - липы и клены. И верхний ярус дубовых мощных крон.
Он шел мимо морщинистых закругляющихся стен.
Да, это стоило видеть.
В заповеднике тоже встречались гиганты-кедры.
Но эти деревья казались внушительнее. Древнее. Само время как будто спрессовалось в мощные стволы.
Он заглянул в дупло. Птичий пух. Наверное, совиный.
Еще дальше тоже чернело дупло, он постучал по стволу палкой и услышал ответное шипение. Гнездо было обитаемым. На врага иногда шипят совы.
Вдруг его окружила стайка каких-то мелких серых птиц. Они расселись по кустам бересклета с гранеными серовато-темными веточками, хрупкими на вид; посидели, нежно посвистывая, и полетели дальше.
Меньшиков озирал клинописные башни. Они тяжело стояли на земле. Меньшиков ощущал себя былинкой.
Им было, наверное, по двести, триста и более лет.
И он как будто очутился в заповеднике времен.
Двести, триста... тысяча лет - вот понятная древность.
Тысячелетнее солнце. Тысячелетний город. Тысячелетний лес.
А что они говорят о миллионах и миллиардах?
Пахло болотным багульником.
Вечерело.
Меньшиков надеялся отыскать воду, во фляжке осталось совсем немного. Если бы здесь протекал ручей.
Теперь он понимал, почему многие герои из заповедной книги любили предаваться в подобных местах музыкальной игре.
Он оглянулся.
Один стоял в сумеречном затихающем лесу.
Откуда-то доносилось неясное, идущее как будто из-под земли гудение. Вскоре он понял, в чем дело. К подножию дуба слетались крупные осы. Красновато-бурые, в черных пятнах шершни. Гудели, как бомбардировщики. Меньшиков обошел улей стороной. Яд у шершня посильней пчелиного. И жалить он способен много раз, оружие без зазубрин. Тут же он увидел другой улей у подножия дуба. Так вот почему Шершни. Кстати, там у них в норах у подножий бумажные дома. Он находил гнезда ос, вылепленные из мелко пережеванной древесины - из настоящей бумаги. Обитатели этих башен давно изобрели то, что недоступно было настоящим вавилонянам с их кирпичами-письмами.
