Она еле слышно сказала что-то вроде: «Ах, это…» Она, конечно, знала, кто я, это сразу стало ясно. Она лепетала: «Это… это…» — и в глазах ее были ужас и мольба.
Наконец я с трудом выговорил: «Пойдем, пойдем», — и опять потянул ее за рукав и стал подвигаться назад, к церкви. Я не пытался идти с ней рядом, она шла за мною, отстав на несколько шагов, а я все оглядывался и спотыкался. Одному Богу ведомо, кто был свидетелем этой встречи. Может, человек десять, может, никто. Сам я не видел ничего, кроме полных ужаса глаз Хартли.
Я вошел в церковь и придержал тяжелую дверь, давая ей пройти. В церкви по-прежнему было пусто. Через высокие окна белый прохладный свет. Я сел на одну из ближайших скамей, а она — в следующем ряду передо мной, так что ей пришлось повернуться, чтобы видеть меня. В сыром, затхлом воздухе я чувствовал запах ее пудры, тепло ее тела. Сумку она бросила на скамью и обеими руками ухватилась за спинку. Руки были красные, загрубелые, она тут же снова спрятала. Она шепнула: «Прости…» — и закрыла глаза. Я приник лбом к полированной деревянной спинке скамьи там, где только что лежали ее руки, и сказал:
— Ох, Хартли… Хартли… Хартли…
Позднее мне пришло в голову, что я ни на секунду не усомнился, что она волнуется так же сильно, как я, а ведь могло быть иначе. Когда я поднял голову, она прикладывала к лицу платок и дышала прерывисто, с открытым ртом, не глядя на меня.
— Хартли, я… О Хартли, о моя милая… ты где живешь, ты живешь здесь, в деревне? — Не знаю, почему я начал с этого вопроса, может, потому, что на него было легко ответить. Словесное общение казалось непосильной задачей, точно мы говорили на разных языках и должны были обучать друг друга устной речи.
— Да.
— Не отдохнуть приехала, живешь все время?
— Да.
— Я тоже. Я больше не работаю. Ты где живешь?
— Наверху, на горе.
— В одном из коттеджей?
— Да. — И добавила: — Оттуда очень красивый вид.
Она тоже не знала, что сказать. От платка на щеке у нее остался след губной помады.
— Ведь ты тогда вышла замуж… ты и теперь… то есть твой муж и теперь… то. есть у тебя и теперь есть муж?
— Да, да. О да. Мой муж жив, он со мной, да… мы живем… мы живем здесь.
Я молчал, пока целый мир возможностей медленно осел, как в сценическом трюке, бесшумно сплющился, упал, растворился, стал совсем маленьким и исчез. Так. Это по крайней мере ясно. И мне предстоит все выдумывать по-новому, пребывать в этой ситуации, которая, как я уже понимал, отныне станет для меня (не знаю, как для Хартли) единственной, окончательной, центром вселенной.
