— Ты знаешь, что там в скалах есть стол?
— Да, это я его туда убрал.
— А я подумала, может быть, его выбросило море.
Я смотрел на нее и молчал.
Через секунду она прошептала:
— Мне так жаль… прости, прости.
Я сказал:
— Значит, вы с Гилбертом обсуждали меня?
— Да ничего важного я ему не говорила… — Она посмотрела на свою босую ногу, пошевелила ею белые цветы крапивы…
— Лгунья.
— Нет, я не…
— Тогда, значит, ты лгала ему?
— Ой, не надо, не надо…
— Почему ты не хотела меня видеть?
— Боялась.
— Боялась любви?
— Да.
Мы оба стояли одеревенев, а ветер, врываясь в проем двери, трепал ее платье и мою белую рубашку.
Я вспомнил ее целомудренные, сухие, льнущие поцелуи и возжаждал их. Мне хотелось схватить ее в объятия и громко хохотать от победного ликования. Но я не шелохнулся и, когда она чуть подалась ко мне, остановил ее быстрым движением.
— А теперь уезжай — обратно в Лондон, с Гилбертом.
— Чарльз, пожалуйста…
— Что «пожалуйста»? Милая Лиззи, я не хочу никого обижать, но я хочу, чтобы была полная ясность. Всегда этого хотел. Не знаю, что мы сейчас можем сделать и чем можем быть друг для друга, но выяснить это можно, только если мы оба будем до конца откровенны.
Мне нужно твое безраздельное внимание, делить тебя я ни с кем не намерен, я поражен тем, что ты об этом просишь! Если хочешь видеть меня, избавься от Гилберта, но уж тогда окончательно. Если хочешь остаться с Гилбертом, тогда ты меня больше не увидишь, я не шучу, больше мы не встретимся никогда. Как будто ясно. Ты дай мне знать поскорее, хорошо? А теперь, пожалуйста, уезжай, твой друг заждался.
Лиззи, снова стиснув сумку на груди, заговорила очень быстро:
— Мне нужно время… я не могу так сразу бросить Гилберта, не могу, не могу я сделать ему так больно, ты пойми… люди не понимают, они так гадко обошлись с нами, но ты-то должен понять, и тогда ты увидишь…
— Лиззи, не говори глупостей, ты раньше не была глупой, я не желаю «понимать» твое положение, это дело твое. Но ты должна либо покончить с этим и прийти ко мне, либо не покончить и не прийти ко мне.
— Ох, Чарльз, милый, милый… — Она вдруг повернулась, и тело ее из деревянного стало телом танцовщицы. Она отшвырнула сумку в траву и в следующее мгновение была бы в моих объятиях, но я сделал шаг назад и опять не допустил этого.
— Нет, не нужны мне твои поцелуи. Уезжай и подумай.
Упали первые капли дождя, и на ее платье появились длинные темные пятнышки. Она коснулась руками пылающих щек и, продолжая начатое движение, стремительно нагнулась и подняла сумку.
