Две первые строфы наиболее показательны.
Красавица, чей рот подобен землянике,
Как на огне змея, виясь, являла в лике
Страсть, лившую слова, чей мускус чаровал
(А между тем корсет ей грудь формировал):
"Мой нежен поцелуй, отдай мне
справедливость!
В постели потерять умею я стыдливость.
На торжествующей груди моей старик
Смеется, как дитя, омолодившись вмиг.
А тот, кому открыть я наготу готова,
Увидит и луну, и солнце без покрова.
Ученый милый мой, могу я страсть внушить,
Чтобы тебя в моих объятиях душить;
И ты благословишь свою земную долю,
Когда я грудь мою тебе кусать позволю;
За несколько таких неистовых минут
Блаженству ангелы погибель предпочтут".
[40]Понятно, что Гумберт видит здесь определенные аналогии.
В литературе также можно найти демонические образы соименниц Ло. Наиболее сильное литературное эхо ее полного имени звучит в поэме Элджернона Суинберна «Долорес», имеющей подзаголовок Богоматерь юдоли Семи Скорбей: подобным образом Гумберт играет именем Долорес Гейз ("как больно, Долорес, дорогая", "моя боль, моя Долли", adolori, и т. д.).[41] Долорес — Владычица Мук, чему хорошо соответствуют строки:
Чистота и невинность, Долорес!
Но желанье дыханье теснит,
Был бутон — и цветок станет вскоре,
Что мужчина сорвать норовит.
Только розы шип больно уколет —
[42]В вожделенье любовь обратит.
Ночи пылкие, муки рассветные,
И любовь, что берет под контроль
Весь жар плоти, всю скорбь безответную…
Тяжко душу гнетет злая боль.
И особенно:
Есть грехи, что еще не изведаны,
Есть дела, что восторги сулят.
Чем потешиться новым, неведомым?
Где взять страсти для ночи и дня?
Бессловесной мольбой зачарована,
Жизнь проносится палой листвой,
И неслыханной пыткою новою
Стал немыслимых прописей строй.
Если бы у всех девочек обнаруживалась нимфическая ("т. е. демонская") сущность, утверждает Гумберт, то "мы, посвященные, мы, одинокие мореходы, мы, нимфолепты, давно бы сошли с ума", поскольку такие девочки полны "неуловимой, переменчивой, душеубийственной, вкрадчивой прелести". После Аннабеллы "отрава осталась в ране", и в тюрьме Гумберт объясняет:
Я пишу все это отнюдь не для того, чтобы прошлое пережить снова, среди нынешнего моего беспросветного отчаяния, а для того, чтобы отделить адское от райского в странном, страшном, безумном мире нимфолепсии. [с. 167]
Он считает, что избранный им мир — это рай, "небеса которого рдели как адское пламя" (с. 206).[43] Он первым открыл и описал эти пороки, эти муки и неизъяснимые чары, неслыханные и неведомые до того, как Гумберт закончил свой мемуар. Очевидно, набоковскому гению доставляет удовольствие тешить себя отзвуками из третьеразрядного сочинения вроде «Долорес» Суинберна.
