— А что было сначала?
— Слово.
— Какое?
— «Сначала»
— Ничего не понимаю. А причём тут о-ди-гоний? Ничего не понимаю.
— А потому что не твоего бабского ума это дело. Расслабься и не суетись. Поверь мне и иди за мной. А не хочешь, — оставайся дома. Насиловать никто не будет.
— Нет. Я с тобой, — упрямо мотнула головой Йоо.
— Ну со мной, так со мной. Только знай…
Но тут им пришлось свою такую замечательную беседу ни о чём прервать на полуслове, поскольку в апартаменты, потревожив растянувшегося у порога пса, вошли один за другим трое неизвестных.
Троица, надо сказать, выглядела несколько эклектично.
Первой в дверях появилась невероятно стройная дама, — просто невероятно, какая это была строгая линия от паркета через одиозно высокий каблук и дальше-выше — по крутому бедру. И спинка царственно была поставлена. И грудь упругая — соответственно. Ах!
Но хотя и на высоте каблуков своих умопомрачительно красных туфель незнакомка была, да отчего-то — вот незадача — в потёртой временем чекистской «косухе». Из худо отделанной кожи. Н-да…
Но впрочем, что тут такого? Да, в куртке. Да, в потёртой. Да, с плеча чужого. И что? Ничего. Зато из-под этой музейности — нечто невероятно муарово-атласное у неё выглядывало. На тонюсеньких бретельках. И на сто нет, на двести — метров выше колен. А на гордых ножках — чулки чёрные. Со стрелкой. И от среза платья-комбинации и до верхнего края до мурашек нежной на ощупь фильдеперсовости — тонкая полоска тела комиссарского.
Такая вот тридцатых годов прошлого века эротика. Крутая порнуха. Сексапильность густая.
И была вошедшая не молода, но и не стара, а пребывала в том славном возрасте, который спецы по женской части, от вожделения спуская слюни, определяют, как «в самом соку».
Имела эта знатная бабца стрижку «паж», волосы её были черны (правда у корней предательски белели, но мы-то вид сделаем, что этого не замечаем). Широкие, несколько развязные, но отнюдь не вульгарные, движения выдавали её за женщину вполне самостоятельную, а открытый, смелый и внимательно-цепкий взгляд огромных зелёных глаз — ещё, к тому же, и самодостаточную. Примечательным было и то, как жадно курила она вонючую дешёвую папиросину, вставив её в длинный и, судя по замысловатой инкрустации, дорогой мундштук. Пепел сбрасывала она, время от времени манерно постукивая длинным пальчиком по кончику папиросы, прямо на притоптанный ворс здешнего персидского ковра. Несколько этим обстоятельством не смущаясь. Что говорило само за себя. И ещё… И ещё вот что — за лёгкой вуалью сизого табачного дыма видна была на бледной щеке чёрная искусственная мушка. Однако.
