Вверху ревели моторы. Где-то рядом трещали пулеметы. Платон, прикрывая товарищей, стрелял по группе немцев. Солдаты падали, пригибаясь к земле.
Матвей с раненым побежал в кусты. Его догнал Платон.
— Что делать?
— На шоссе! Выдавайте себя за немцев с раненым товарищем. Потом… потом на огороды, — тяжело дыша, сказал Василий.
На школьном дворе суетились штабисты, вылезшие из щелей и убежищ. Они галдели, бренчали порожними ведрами. Самолеты, улетая на восток, гудели спокойно и ровно.
Матвей нес Василия на спине. Платон шел сбоку. Ловкий, коренастый, он походил на приготовившегося к прыжку боксера. Он пристально вглядывался в темноту и прислушивался, готовый каждую минуту открыть огонь по врагу.
Они прошли улицей шагов триста и остановились. Пригнувшись к самой земле, Матвей пополз с раненым в подсолнечники.
— Как ты? — спросил он, чувствуя на щеке горячее дыхание Василия.
— В лозняки… — едва слышно ответил Василий.
— У меня спина мокрая от твоей крови, лейтенант. Перевязать надо рану… — снова отозвался Матвей и уперся локтями в землю, чтобы перевести дух.
— Я рукой зажму рану… Ползи… Прошу тебя…
Сзади слышался шелест и шуршание.
— Можно выходить на дорожку, — доложил Платон.
Василий прикусил до крови губу и смотрел на месяц, повисший над горизонтом, где-то за вербами и широкими полями. Почему-то небесное светило подпрыгивало, словно его трясла лихорадка, и кружило колесом в глазах Василия.
Еще не совсем стихла стрельба, когда к домику Сегеды явился большой отряд немцев. Его привели гауптман Харих и лейтенант Майер. Исчез переводчик Роберт Гохберг.
Ходили на его квартиру, — старая Горпина сказала, что не видела Роберта с самого утра.
— Где твоя дочь и Роберт? — спросил Харих у Марфы перепуганным голосом — он боялся гестапо. — Где?
Солдаты шарили в хате, засветили фонари и разбрелись кто в хлев, кто на погребню.
— Пошла к родичам в Богодухов… А ваш переводчик? Откуда мне знать?..
— Не знаешь? Я вам, господин гауптман, еще раньше говорил, что Роберт — подозрительный тип. Полицай не зря следил за ним. Наверно, потому Омелько и исчез из села, — говорил лейтенант Майер, бросая укоризненный взгляд на своего начальника.
Этого было достаточно, чтобы флегматичный колбасник оживился. Тыча дулом пистолета Марфе Сегеде в грудь, он начал неистово кричать.
А та молча стояла среди толпы чужих солдат, сложив руки на груди, как складывала каждый вечер, вознося свои молитвы за воинов Петра, Степана и Василия, когда просила у господа бога, чтобы тот хранил их от вражеских пуль, от холода в морозные дни, от голода… «Хорошо, — думала она, — что аппарат зарыт в пещере».
