Но папа продолжал:
— Он не звенит. Ты знаешь, что это значит, Иоав? То, что завтра ты получишь Барта Симсона на скейтборде.
— Хорошо, папочка — ответил я ему — Барт Симсон на скейтборде — это хорошо. Только перестань трясти Песахзона, ему становится плохо от этого.
Папа поставил Песахзона на место и пошел позвать маму. Через минуту он вернулся, одной рукой он тащил маму, а в другой руке у него был молоток.
— Ты видишь, я был прав — сказал он маме — Так он знает, сколько стоят вещи. Правда, Иоав?
— Конечно, я знаю — ответил я — Конечно, но только зачем молоток?
— Это тебе — сказал папа и сунул молоток мне в руку. — Только осторожнее.
— Конечно — сказал я, и в самом деле был осторожен, но через несколько минут это надоело папе, и он сказал:
— Ну, разбей же эту свинью
— Что? — спросил я — Разбить Песахзона?
— Да, да, Песахзона — сказал папа. — Ну, разбей его, будет у тебя Барт Симпсон, ты его заработал»
Песахзон улыбался мне грустной улыбкой фарфорового поросенка, который понимает, что пришел его конец. Пусть подохнет этот Барт Симпсон, не буду я ради него бить молотком друга по голове!
— Я не хочу Симпсона — сказал я и возвратил молоток папе. — Мне достаточно Песахзона
— Ты не понимаешь — сказал папа — Это в самом деле хорошо, это воспитывает, давай я сам разобью эту свинью для тебя.
Папа уже поднял молоток, я посмотрел на зажмуренные мамины глаза и на усталую улыбку Песахзона и понял, что все зависит от меня, если я ничего не сделаю, он умрет.
— Папа! — схватил я его за ногу.
— Что, Иоав? — спросил папа, все еще держа молоток в воздухе.
— Я хочу заработать еще шекель — сказал я умоляюще — Дай мне засунуть в него еще один шекель завтра, после шоко. А потом я разобью его. Завтра. Честное слово!
— Еще шекель? — улыбнулся папа и положил молоток на стол.
— Ты видела? Я воспитал у ребенка сознательность
— Да, сознательность. — сказал я. — Завтра — У меня в горле уже стояли слезы.
Вечером я дождался, когда папа закончил смотреть телевизор в салоне и ушел спать. И тогда я тихо-тихо встал, и прокрался вместе с Песахзоном на крыльцо. Мы долго шли вместе в темноте, пока не дошли до убранного поля.
— Поросята обожают поля — сказал я Песахзону, опуская его на землю. — «Особенно, убранные поля. Здесь тебе будет хорошо». Я ждал ответа, но Песахзон не сказал мне ничего, и когда я поцеловал его на прощание в нос, только посмотрел на меня печально. Он знал, что никогда больше не увидит меня.
