Уезжаю на Волгу единственную,
на единственной «Волге»
уезжаю к себе на дачу –
замирая от жалости,
на трудной волне
веду передачу.
Губами отвыкнувшими
сложно вздыхаю:
– За что вдруг убили?
За что вдруг сгубили зайца,
почему не ласкали его,
почему не любили? –
Помню заплески гордой радости,
в конце декабря
ушедшего года,
когда погулять он вышел,
а вы его подняли над землею,
подняли и не опустили,
и он не выжил.
Лестью заманили,
мягкой смертельной опасностью –
незавидная участь.
Он тончал и мельчал,
все обдуется, думал, прояснеет,
но рывок ослабел,
потерял прыгучесть.
Так это зовется? Так пишется?
Это и есть?
Как же это такое?
Странно все-таки,
его убили,
а мне из него – жаркое?
А мне эти клочья кошмара,
пересвет непоседливой живости,
громоздится на блюде?
Не маните, не надо,
глазами в глаза не дразните,
слышите, люди?
Все равно я не стану есть его –
не ждите такое увидеть!
Ну, разве что самую малость,
отведаю,
чтобы вас не обидеть.
Худого слова вам не скажу,
