— Папаса, дай полтинник. На сницель не хватает.
Иван Иванович растерялся — шницель его нетипичный из колеи выбил, — начал оправдываться:
— Понимаешь, друг… жинка на базар послала, за картошкой. А я еще лучку по собственной инициативе прихватил. И осталось всего на сто граммов, копейка в копейку. Вот взял, видишь.
Субъекту и секунды не потребовалось на раздумье. Он только проморгнул желтым глазом, как светофор.
— Ну, давай тогда коньячку хапанем.
— То есть как это хапанем? — не понял Иван Иванович.
— Ну, ты — половину и я — половину.
Иван Иванович онемел даже, заикаться начал:
— Да ты!.. Да он… Да он знаешь хоть — почем? Два девяносто за сто граммов!.. Выходит, ты у меня рубль сорок пять отглотнуть хочешь?
— Ну да, — просто подтвердил тип. — А це, тебе залко, сто ли?
С Иваном Ивановичем что-то произошло непонятное. Какой-то вакуум внутри образовался. С ужасом глядя на желтоглазого, как на удава, он медленно подвинул к нему коньяк, развернулся и побрел к выходу.
— Эй, музык! — крикнул желтоглазый, проворно, по-собачьи, выхлебав коньяк. — Калтоску-то свою забели!
Сейчас Иван Иванович болеет. Впал в беспросветную меланхолию.
Сосед по лестничной площадке, Геннадий Трубников, корреспондент молодежной редакции местного радио, пытается его оживить.
— Вы, — говорит Трубников, — не о тот пласт действительности царапнулись. Вам положительные эмоции необходимы. Съездили бы куда-нибудь на ударную стройку. Вот где настоящая молодежь! Хотите, я вам командировку организую? Вы же все равно на пенсии, у вас время есть. Напишите очерк: «Глазами ветерана-монтажника».
Иван Иванович резонно отвечает ему:
— А у нас здесь, значит, безударная стройка? Ну-ка, вспомни, что там рядом с магазином сооружают? А с тем же кафетерием?.. Станцию метрополитена! Первого в Сибири! Так почему же эти курвецы не там ударяют, а здесь ошиваются? Почему? Или, может, это одни и те же? На время только вылезают — двадцатник сшибить. Разберись, раз ты корреспондент. Обнадежь старика.
Плохо ему, Ивану-Ивановичу, очень плохо. Хотя он теперь и вина не пьет, и не курит. Но улучшения заметного нет. Скорее, наоборот: худой стал, задумчивый. И на вопросы знакомых про здоровье наладился отвечать леденящей душу фразой: «Вскрытие покажет».
Но это он, думаем, так: пугает их черным юмором, настроение срывает.
А старуху свою, когда она на него однажды набросилась: «Дурак ты, дурак старый! Чего мелешь-то, подумай?» — успокоил.
— Ладно, мать, — сказал, — не кипятись. Я еще поживу маленько. Еще дождусь, когда они, шакалы, из людей обратно в обезьян превратятся.
