. Но мне больше нравилось проживать две жизни, которые разделены океаном. Элен присоединялась ко мне, характер ее работы позволял ей ссылаться на деловые поездки в те города, где я находился.
— Она никогда не приезжала в Европу?
— Нет. Думаю, перелет через Атлантику означал бы для нее разрыв с мужем. Океан являлся чем-то вроде границы между двумя измерениями. Хотя от Бостона до Лос-Анджелеса лететь по времени не дольше, чем до Парижа. Граница символическая и, в то же время, вполне реальная.
— А если бы она проявила инициативу?
— Не знаю. Этого так и не произошло. Я любил ее, но Розу я тоже любил. При этом наши с Элен отношения не мешали ей любить Герберта.
— Ее мужа?
— Да. Мы жили как бы вчетвером, только они об этом не знали.
— Как же это должно быть тяжело: надо постоянно лгать, и…
— Это правда. И мне, и ей было непросто. Но мы нуждались друг в друге.
— Для чего?
— Ну и ну! Для чего? Ах, если бы возможно было однозначно установить причину необъяснимых наших поступков! Я не знаю. У каждого из нас возникали вопросы о нашей жизни, о нашей работе, о наших супругах, о наших детях. Мы делились своими сомнениями и ободряли друг друга. Отношения наши были неким свободным пространством, тайным садом, где мы совместно владели всем: нашими телами, нашими тревогами, нашими вопросами, нашими ответами. Это было прекрасно.
— Отчего же не разделить свои сомнения с Розой?
— Именно оттого, что она сама является их частью.
— Как такое возможно?
— Знаешь, когда в двадцать пять лет твоя душа связывает себя обетом с другой душой, срок этого обета хочется считать бесконечным. Постепенно, живя вместе, души эти претерпевают изменения. Причем меняются они не всегда в том же направлении, не всегда с той же скоростью. И вдруг, однажды утром просыпаешься — а рядом чужая душа, которую твоя душа больше не признает. Наверное, это общее место, но что поделать, таково реальное положение вещей.
Марсьяль делает негодующее движение рукой:
— Конечно же, — говорит он, — так практически у всех, не правда ли?
Роже замечает тень, промелькнувшую во взгляде молодого человека. Он старается говорить нейтральным тоном:
— Полагаю, говоря так, ты имеешь в виду своего отца.
— И что из этого?
— Ничего. Просто ты страдаешь из-за расставания своих родителей.
Марсьяль не отвечает, впрочем, и вопроса-то нет. Он обхватывает колени руками, положив сверху подбородок, и смотрит сквозь слезы на маленький язычок пламени, надрывно догорающий в очаге. Роже выпрямляется.
