Баму замолчал и дал понять жестом, что разговор окончен и пора лечь отдохнуть…
Невозможно рассказать, с каким волнением ждал я следующей ночи. День был жарким, даже в хижине нечем было дышать. Ко всему прочему мой внук бесновался, как никогда. Он уже перезнакомился с местными ребятишками и приволок после обеда огромную рыбину, которую непременно хотел самолично приготовить. Я попросил его, полагаю достаточно учтиво, исчезнуть с глаз моих, но он, кажется, обиделся и пропал до самого вечера. Впрочем, мне было не до него. Под вечер я совершил небольшую прогулку, но не встретил ни одного знакомого лица. Мне показалось, что молодые догоны избегают меня, а некоторые даже скрывали свои лица. Чувствовалось какое-то всеобщее напряжение, чего я никогда здесь не ощущал.
Вот и ночь наконец пала, стремительно и нежданно, и первый тамтам заговорил. Ему ответствовали другие, раздались первые выкрики, первые искры полетели к небу от костров. В верхней части селения готовилась церемония, где предстояло участвовать и мне, но конечная цель которой была не ясна не только мне, но и вдохновителю и руководителю всего действа. Я вспомнил моего отца, его советы быть смиренным перед судьбой и терпеливым к сим диким детям природы. Это меня успокоило, и руки мои уже не дрожали, когда я напяливал на свое старческое тело широкий белый балахон.
И закружило меня в ритме стройных черных тел, впадавших в экстаз под воздействием ритмов музыки, и сам я перескакивал с ноги на ногу, ощущая вкус молодости, — пока не оказался уже в святилище. И стало вдруг тихо, так тихо, что я испугался. Слишком много вкусил я прелестей цивилизации за последние тридцать лет, чтобы не почувствовать разницу между ними и мною, между моим миром и их мирком. Откуда-то из закоулков греховного моего подсознания выплыл слабый, но тревожный голосок, он нашептывал мне что-то о смерти моего отца, неясной и нелепой, как всякая смерть, о жреце Баму, утаившем от меня загадку отцовой кончины. И почему-то впервые за этот день я забеспокоился о внуке, но было уже поздно. Тайная церемония, ради которой я одолел тысячи миль, начиналась. Я огляделся и не без удивления увидел почти всех, кто много лет назад участвовал в моем посвящении. Маски были уже сняты, и потные лица масляно блестели в дрожащем свете факелов. Дядя Темнеющее Око, Юн Открыватель Истины, Страж Границы, Царь Обезьян, Кожаный Щит, Вопрошающий и Вечно Недовольный. Отсутствовали Горбун, Высокий Тростник и Молодой Дракон. Был здесь и Баму. Мне показалось, что святилище как-то уменьшилось. Фрески на стенах подвыцвели и уже не так воздействовали на меня, как в молодости. Что-то переменилось необратимо, и я это ощутил. Старость и дух смерти витали окрест, и лишь мгновение, ожидаемое веками, еще поддерживало дух в этих мумифицированных стариках, опьяняло их, вдыхало в них волю. Только фанатичная вера внушала убеждение, что надо дожить, проползти еще несколько лет, месяцев, дней, чтобы лицезреть наконец чудо — Камень должен заговорить. Почему-то все они рассчитывали на меня, ведь человек даже неосознанно всегда на кого-то рассчитывает. Теперь мне стала ясна неуверенность Баму — наверное, он помнил о неудавшейся попытке Контакта, когда Камень не заговорил.
