На палубу вышел прогуляться Эдвард Гаррис.
— Доброе утро, — сказал он. — Надеюсь, ты хорошо спал?
— Спасибо, достаточно хорошо, — ответил Одюбон. «И спал бы куда лучше без „Прелестных черных глазок", но жизнь есть жизнь». — А ты?
— Неплохо, неплохо. — Гаррис присмотрелся к коллеге. — Ты выглядишь… не таким зеленым, как вчера. Полагаю, причиной тому бодрящий соленый воздух?
— Возможно. Или я просто понемногу привыкаю к качке. — Едва Одюбон произнес это и подумал о желудке, ему пришлось сглотнуть. Он тут же обвиняюще указал пальцем на друга. — Вот видишь? Одного твоего вопроса хватило, чтобы вызвать неприятности.
— Что ж, в таком случае пошли завтракать. Нет ничего лучше доброй порции яичницы с ветчиной или чего-нибудь в этом роде, чтобы подкрепить… Ты в порядке?
— Нет, — выдохнул Одюбон, перегибаясь через леер.
Он позавтракал легко — слегка подрумяненными галетами, кофе и ромовым пуншем. Обычно художник не начинал день с крепких напитков, но и с морской болезни его день обычно не начинался. «И это тоже хорошо, иначе я умер бы много лет назад, — подумал он. — Надеюсь, я все же выживу».
Сидящий рядом Гаррис с аппетитом умял яичницу с ветчиной, колбасу, бекон и гарнир из маисовой каши. Промокнув губы белоснежной льняной салфеткой, он сообщил:
— Это было потрясающе вкусно. — И любовно похлопал округлившийся живот.
— Я очень рад, что завтрак тебе понравился, — уныло отозвался Одюбон.
За следующие три дня «Орлеанская дева» лишь дважды приближалась к другим кораблям настолько, чтобы разглядеть паруса или поднимающийся из труб дым. Однажды мимо проплыло стадо китов, выпустило в воздух фонтаны и погрузилось в воду вновь. Однако большую часть времени пароход рассекал океан в полном одиночестве.
На третий день плавания Одюбон стоял на палубе, когда море — внезапно, как это всегда происходит, — изменило цвет с зеленовато-серого па насыщенный голубой. Художник поискал взглядом Гарриса и заметил его неподалеку — тот потягивал ромовый пунш и болтал с хорошо сложенной молодой женщиной, чьи локоны были цвета огня.
— Эдвард! — окликнул друга Одюбон. — Мы вошли в Бэйстрим.[8]
— В самом деле? — Похоже, новость не произвела на Гарриса желаемого впечатления. Он повернулся к рыжей женщине, которая тоже держала стакан с пуншем, и сказал: — Джон просто без ума от природы.
Произнесенное другим тоном, это могло бы сойти за комплимент. Может, это действительно был комплимент. Одюбону оставалось надеяться, что ему лишь послышалась легкая снисходительность в словах Гарриса.
