Я поднялась. Бледная свеча почти что догорела. Оплывшая, как старческое тело на кровати.
Сгорел ли мотылёк? Я не знала.
Я посмотрела на руки, на собственные руки. Осторожно взяла одну из подушек. И, уже не колеблясь, прижала к её лицу.
Моё сердце отбивало долгие секунды.
Наконец, всё было кончено. Кончено.
Я не знала. Не знала, что это так просто. Я не знала!
Я отшвырнула подушку. Она не дышала. Рот был разжат, приоткрыт, в безнадёжной попытке… Опущенные веки запали ещё глубже.
Всё кончено, кончено, кончено. И это так просто.
Я поднялась, подошла к туманному старому зеркалу. Сорвала наконец-то с шеи опостылевшую тесную бархотку. И провела дрожащими пальцами по затянувшимся с прошлой ночи тёмным отметинам. Его отметинам.
Я поняла, что улыбаюсь.
— Бедная тётушка… — смех зародился где-то внутри и вырвался вдруг, — непристойный, безумный, — опаляя кривившиеся губы. — О, бедная тётушка, бедная тётушка. Вы ничего абсолютно не поняли. Впрочем, как вы могли понять? Ведь вы с ним станцевали один-единственный танец. Только один…
