Пол под моими ногами качался, как бурное море. Мы летели, мы разбивались на части, мы падали в пропасть и тонули во тьме. И не было смысла, не было исхода. Тьма и тьма и потолок с золочёной облупившейся лепниной, нависавший над нами как крышка гроба. И змеи, скользкие юркие змеи ползут и ползут с раскалённым шипением из каждого угла.
Так вот оно что. Я не думала. Это конец.
Что же. Нам всем приходится делать выбор.
Бархотка на шее превратилась в удавку, платье давило, тискало грудь. Я не могла, не могла дышать, не могла говорить. Мне казалось, что если я заговорю, изо рта у меня хлынет кровь и испачкает бурыми пятнами кипенно-белые душистые подушки…
И всё же я заговорила. Словно посторонний равнодушный наблюдатель, я видела собственное гладкое лицо, слышала свой ровный, баюкающий голос.
— Тётушка, вам лучше отдохнуть. Я понимаю, я всё понимаю. Но вы больны, вам нужен покой. Потом мы обо всём поговорим. Пожалуйста.
— Ты не веришь, — прохрипела она в отчаянии. — Господи! Конечно, ты не веришь! Разве я сама бы поверила, если бы не видела?.. Но я спасу тебя от этого чудовища. За этим-то я и позвала священника. Он поверит, я знаю, он поймёт. Есть же способы уничтожить такое существо. Святая вода, огонь… я не знаю. Если надо, я расскажу это всем! Пусть мне не верят, пусть считают безумной старухой! Рано или поздно, все это поймут. И тогда… Да, я сделаю это. Святой отец мне поможет, я знаю. Я избавлю мир от этого монстра… и тебя, моя любимая единственная девочка.
— Спите, тётушка, — тихо попросила я. — Усните. Пожалуйста.
— Поклянись, — она вскинулась вдруг, из последних сил, испуганная, встрёпанная, точно ведьма. — Поклянись, хоть ты и не веришь… Поклянись никогда не подходить даже близко… к нему… к этому чудовищу… Клянись!
— Да, да, я клянусь.
Она успокоилась. Её лицо опало и расслабленно застыло — точно кто-то вынул череп из-под кожи.
— Дорогая… — сонно полепетала она. — Я люблю тебя…. Больше всех в этом мире… Священник… разбуди меня, когда придёт священник…
Веки задрожали и плотно сомкнулись. Она задремала.
Несколько бездонных сумрачных секунд я сидела неподвижно на её кровати, продавленной весом бесформенного старческого тела.
Она дышала ровно и свободно. Я ощущала, замерев в этом пепельном пыльном склепе, как под пышным одеялом, под бессмысленной иссохшей грудью ровно и гулко бьётся её сердце.
— Да, тётушка, — чётко сказала я, рассеяно глядя куда-то в даль, мимо пухового облака постели, мимо безмятежного знакомого лица. — Я вас тоже люблю, милая тётушка. Но, увы, не больше всех в этом мире.
