Но, быть может… скорее всего… ничего подобного не было. Только тяжёлые сны на раскалённой подушке под потолком, давящим так, что вот-вот затрещат хрупкие кости. Или было нечто совсем иное, что я не могу ни вспомнить, ни выразить словами…
Не пугайтесь, всё это просто болезненный бред, гирлянда безумных ночных видений. В эту ночь я была воистину безумна — безумна и пьяна.
Поднимаю бокал в вашу честь, леди Ночь. Гремучая смесь — адский коктейль из темноты, пустоты, одиночества, украшенный тонкой долькой луны. Да, и ещё — жгучая щепотка тёмной животной ярости.
Но к реке я всё же пришла, это было вполне реально. Возможно, во сне. Я часто хожу во сне. Босиком. Я из тех, кто всю жизнь идёт босиком по лезвию незримого ножа. Те, у кого больше упорства и ловкости, падают в бездну, дойдя до острия. Остальные срываются на полпути — или истекают кровью от ран на ногах.
Кровь… Признаю, в эту ночь она слишком сильно занимала мои безумные мысли. Но всему виной те два обольстительных графа у моей постели; даже если они — лишь извращённый сон. У одного были волчьи глаза и пепельно-серые крылья, как у летучей мыши; губы второго казались на ощупь холодными и гладкими, словно старинный тяжёлый шёлк, едва уловимо пахнущий тленом…
Вокруг меня был лес, покрытый непроглядной липкой темнотой, точно тающим снегом. Только река ярко блестела где-то внизу, как открытая чёрная рана. Ветер, налетая, чертил на слепой студенистой глади иероглифы и каббалистические знаки. Ледяной ядовитый туман поднимался от этой распоротой вены окаменевшего леса.
Я вдруг представила, как я бессильно и неизбежно скольжу, срываюсь и падаю вниз, покорная чьей-то безжалостной воле. Вода принимает меня и сочится сквозь моё тело, как будто оно слеплено из белого песка. Я пытаюсь вырваться, цепляюсь рукой за незримые путы подводного течения; но они обвивают меня, лишают воли к сопротивлению; тело моё растворяется в холоде и исчезает; смертоносная чёрная влага реки заполняет мои опустевшие лёгкие; ледяная игла зашивает мне веки; и вот уже нет ничего — ни реки, ни леса, ни жизни, — только дно — каменистое, жёсткое, как саркофаг…
Нет, ничего этого не было… Я всё так же стояла у самого берега, — застыв, остекленев, не понимая, откуда явились эти незваные образы.
Я не хочу умирать. Я хочу жить. Я жажду пройти босиком по лезвию ножа до противоположного берега реки, окропив её ледяную гладь жгучими каплями собственной крови. А вовсе не покоиться там, на дне, цепенея и покрываясь гниющим саваном из водорослей.
