– Mag ik iets vragen?
– Ja, dat mag.
– U bent zeker geen Nederlandse? Waar komt u vandaan?
– Rusland.
– Gaat u nog terug?
– Ik zou wel willen, maar er ie geen werk daar voor mij.
– Jullie hadden vroeger geen vrijheid, maar nu hebben jullie die vrijheid wel.
– Welke vrijheid hadden wij vroeger niet, meneer/mevrouw?
– Nou, bijvoorbeeld (и тут все они, клянусь мамой, все как один, говорили одну и ту же фразу!), ik kan hier op straat gaan en hardop zeggen dat onze Koningin een stomme koe is. Jullie mochten dat niet over jullie regering zeggen.
Nou en?
Als u dit echt kunt zeggen, waarom doet u het niet?
En waarom denkt u dat ik de behoefte had om dit over onze regering te zeggen?
Hierop hadden ze geen antwoord .
Поразительнее всего было, что люди, никогда в моей стране не бывавшие, начинали мне на полном серьезе рассказывать, как ужасно мы жили. Сейчас, научившись у ирландцев другому отношению к жизни, я бы просто высмеяла их. Но в то время мне было по-настоящему больно слушать их капиталистические бредни. Если ты пыталась обьяснить им, что женщины могут работать потому, что они сами этого хотят, а не потому, что «зарплаты мужа на семью не хватает» или что у нас были профсоюзы (без разрешения которых, кстати, работников запрещалось увольнять!), или что религия у нас не была запрещена, они впадали в такой гнев, что только что не начинали топать ногами. «Неправда! Неправда! Вы жили при военной диктатуре! При культе личности! Ваше КГБ…»
Сначала я пыталась им еще что-то объяснить. Года через два махнула на это занятие рукой. Есть вещи, которые им понять не дано. «Рожденный ползать…» – и далее по тексту. Рожденный потреблять – то же самое. Но горький осадок в душе не исчез. Когда вы оперируете совершенно на других волнах, чем окружающие, и у вас нет с ними ни малейшего взаимопонимания, даже по самым мелким вопросам, есть от чего прийти в отчаяние. Мое поведение стало неадекватным. Порой меня переполняла жгучая ненависть к ним, порой мне просто хотелось закрыться в четырех стенах и никого не видеть. Неудивительно, что наши отношения с Сонни стали ухудшаться. Он просто не понимал, что я переживаю процесс траура по собственной стране и по своему образу жизни.
После СССР я чувствовала себя в Голландии так, словно оказалась в мракобесных средних веках. То, что продавая порно-журналы и «толерируя» зону красных фонарей, общество унижает достоинство всех женщин, было слишком сложно для их прямолинейного и плоского мировосприятия, в котором форма и упаковка непременно были намного важнее, чем содержание. Голландские женщины считали это унижение делом нормальным , не представляли себе другой жизни и чуть ли не гордились, когда их оценивали по размеру их бюста и форме ягодиц, словно породистых лошадей на рынке. («Мои груди за 20 лет стали только на 4 сантиметра длиннее!» – вопит на всю страну образец «успешной голландской бизнес- женщины» телеведущая Линда де Мол. Остается только посочувствовать человеку, если ему больше нечем похвалиться). Они искренне считали, что выставить свои сиськи и зады на всеобщее обозрение на пляже есть признак женской освобожденности и их личный свободный выбор, отказывая почему-то в настолько же свободном выборе носить головной платок турецким и марокканским иммигранткам.
