ТРОЩЕЙКИН:
Интересно знать, кому выгодно это попустительство. (Ревшину.) Что вы молчите? Вы с ним о чем-нибудь?..
РЕВШИН:
Да.
ЛЮБОВЬ:
А он как - очень изменился?
ТРОЩЕЙКИН:
Люба, оставь свои идиотские вопросы. Неужели ты не соображаешь, что теперь будет? Нужно бежать, а бежать не на что и некуда. Какая неожиданность!
ЛЮБОВЬ:
Расскажите же.
ТРОЩЕЙКИН:
Действительно, что это вы как истукан… Жилы тянете… Ну!
РЕВШИН:
Одним словом… Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого… фу, вру… двенадцатого, я шел к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, - знаете, где киоск, - при свете фонаря, вижу - и не верю глазам - стоит с папироской Барбашин.
ТРОЩЕЙКИН:
У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, "Камера обскура" - лучшая фильма сезона!.. Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона. Дальше!
РЕВШИН:
Значит, так. Мы в свое время мало встречались, он мог забыть меня… но нет: пронзил взглядом, - знаете, как он умеет, свысока, насмешливо… и я невольно остановился. Поздоровались. Мне было, конечно, любопытно. Что это, говорю, вы так преждевременно вернулись в наши края?
ЛЮБОВЬ:
Неужели вы прямо так его и спросили?
РЕВШИН:
Смысл, смысл был таков. Я намямлил, сбил несколько приветственных фраз, а сделать вытяжку из них предоставил ему, конечно. Ничего, произвел. Да, говорит, за отличное поведение и по случаю официальных торжеств меня просили очистить казенную квартиру на полтора года раньше. И смотрит на меня: нагло.
ТРОЩЕЙКИН:
Хорош гусь! А? Что такое, господа? Где мы? На Корсике? Поощрение вендетты?
ЛЮБОВЬ: (Ревшину).
И тут, по-видимому, вы несколько струсили?
РЕВШИН:
Ничуть. Что ж, говорю, собираетесь теперь делать? "Жить, говорит, жить в свое удовольствие", - и со смехом на меня смотрит. А почему, спрашиваю, ты, сударь, шатаешься тут в потемках?.. То есть я это не вслух, но очень выразительно подумал - он, надеюсь, понял. Ну и - расстались на этом.
ТРОЩЕЙКИН:
Вы тоже хороши. Почему не зашли сразу? Я же мог - мало ли что - выйти письмо опустить, что тогда было бы? Потрудились бы позвонить, по крайней мере.
РЕВШИН:
Да, знаете, как-то поздно было… Пускай, думаю, выспятся.
ТРОЩЕЙКИН:
Мне-то не особенно спалось. И теперь я понимаю, почему!
РЕВШИН:
Я еще обратил внимание на то, что от него здорово пахнет духами. В сочетании с его саркастической мрачностью это меня поразило, как нечто едва ли не сатанинское.
