Я еще не узнал его как следует, потому что он большую часть дня находится в гараже; работал он и в воскресенье. Петька рассказал, что он старый коммунист, то ли с 1918, то ли с 1919 года, водил в революцию броневик, в Отечественную войну пошел добровольцем на фронт и выдержал всю блокаду Ленинграда. Там у него погибла вся большая семья, и с тех пор он одинок.
Гараж от нас далеко, и Захар Захарыч выходит из дому в шесть часов утра; для него мы оставляем громкоговоритель включенным на ночь. Он очень дисциплинированный, койка его заправлена идеально; говорит он густым, приятным басом с уверенными рокочущими нотками.
Но он стал совершенно беспомощным, когда принялся варить суп.
Суп мы должны варить все. У нас коммуна. Складываемся и покупаем продукты, а готовим по очереди. Вернее, как объяснил Петька, с очередью не совсем клеится: варит тот, кто пришел первый и голодный. Каша с гипосульфитом была моим первым достижением на этом пути.
Но Захар Захарыч готовить не умеет, и Петька над ним измывается:
— Не то, не то! Теперь лук покрошите. Где нож. Батя, где нож? Господи, какой вы бестолковый!
— Петро, гляди, столько крупы хватит?
— Батя, вы с ума сошли! Это на целый взвод! Куда вы высыпали? Доставайте обратно! Да скорее же!
— Ничего, Петро, гуще будет…
— Куда гуще! Она не сварится. Доставайте ложкой, пока не размокла! Где ложка? Батя, поворачивайтесь! Вот лук, крошите скорее — сало горит!
Обед готовится со скандалом, зато потом содержимое кастрюли вываливается в глубокую миску, от полусупа-полукаши идет вкуснейший пар, мы усаживаемся вокруг с чистыми ложками и начинаем «наворачивать». Суп-каша жирный, густой, сытный. Я сдаюсь первый, потом Кубышкин, а Петька с Захарычем сидят до седьмого пота, любовно поскребывают ложками и изредка роняют фразы:
— Кажись, надо было лаврового подбавить?
— Ха-рош… Сойдет и так.
— Ну уж!.. А картошка переварилась.
После этого следует чай, который мы пьем из стеклянных полулитровых банок, потому что кружки заняты химикатами. Чай плиточный — густой, мутный, какой-то тоже сытный, после него уже невозможно дышать, и мы валимся — каждый на свою кровать.
— Ну, ребята, кажись, маленько подзаправились, — говорит Захар Захарыч, распуская пояс.
— А что, батя, — спрашивает Петька, — вы «форды» водили?
— Водил. Я еще старые водил, драндулеты такие — может, видел на картинках?
— Ага. А «студебеккеры»?
— По Ладожскому. Я их три сменил.
— А «виллисы»?
— Водил. Это в Германии. Я генерала возил.
