— Тогда что самое главное? — тупо спросил он. Доктор бросил на него резкий взгляд.
— Вы уверены, что с вами все в порядке, мистер Себастьян? Лучше я осмотрю вас сейчас, пока у меня есть возможность.
— Нет. Позаботьтесь о моей жене. Не стойте здесь, приятель! Что с ней такое?
— Травмы и шок спровоцировали преждевременные роды, мистер Себастьян. — Доктор Холл выглядел удрученным. — Миссис Холл все готовит. Если вы меня извините...
— Подождите, я не понял, — пробормотал издатель. Одна из нескольких репродукций Гибсона из журнала «Коллиерс» на стенах гостиной висела косо, и это отвлекало его. — Вы имеете в виду, что моя жена собирается рожать здесь?
— Да, мистер Себастьян.
— Но это невозможно! Она не должна...
Светлая кожа доктора Холла покраснела.
— Человек предполагает, а Бог располагает, сэр. Боюсь, у вас нет выбора.
— Я не могу этого допустить! — Кровь стучала в висках Себастьяна. — Ее лечащий врач в Рае... Где ваш телефон?
— У меня нет телефона, мистер Себастьян.
— Тогда автомобиль... сани... что-нибудь! Что вы за шарлатан! Я поеду за ее врачом!
— У меня нет автомобиля, сэр, а в санях треснул полоз, когда я сегодня возвращался от больного. Моя повозка в сарае, но по такому льду ни вы, ни лошадь не проедете и пятидесяти ярдов. — Голос доктора стал жестким. — Задерживая меня, вы с каждой минутой подвергаете все большей опасности жизнь вашей жены, мистер Себастьян. Конечно, решать вам, но советую не тянуть с этим слишком долго.
Себастьян опустился в моррисовское кресло[2]. Доктор Холл сердито смотрел на него. Таинственная дверь открылась, и миссис Холл позвала мужа.
Джон разглядел за дверью Клер, лежащую на кровати, как труп, но скулящую, как собака. Дверь закрылась снова.
— Решайте скорее, мистер Себастьян. Мне приступать или нет?
— Да, — пробормотал издатель. — Вы сделаете все возможное, доктор?
— Вы должны понимать, мистер Себастьян, что ваша жена в крайне серьезном состоянии.
— Понимаю. Ради бога, идите к ней!
Минуты казались веками.
Сначала Себастьян думал, что, если крики не прекратятся, его голова взорвется. Но когда крики смолкли, он стал молиться, чтобы они зазвучали вновь.
Мысли путались у него в голове. Джон видел все сквозь туманную пелену: поникший каучуконос, хромолитографию какого-то бородача над камином, дорожку с бахромой из шариков на пианино, стереоскоп с коробкой видов на столе, зеленые портьеры, скрывающие темную прихожую. Один раз он встал с кресла, чтобы поправить рамку с гибсоновской гравюрой, так как больше не мог видеть ее покосившейся. На стенах висели и другие гравюры — репродукции Фредерика Ремингтона, оранжевые сцены перестрелок на Диком Западе. Но, отвернувшись, Себастьян тут же позабыл, что они изображают.
