Идем дальше? Итак, ты считаешь, Юра, что мои черные «критические опусы» есть порождение черной зависти. Зависть — твоя любимая тема. Однажды ты пустился в рассуждение о ней даже с трибуны съезда писателей. А в романе «Выбор» некий персонаж произносит о ней взволнованную речь: «Зависть, жесточайше душу гложащая, расцвела волшебным розарием в новом мещанстве… Завидуют страстно, как сумасшедшие, и по всем габаритам (параметрам?), завидуют деньгам, модной юбчишке, новой квартире, здоровью, даже миниатюрному успеху». Начав инвективу вроде бы достаточно локально и приемлемо — с «нового мещанства», далее твой Савонарола адресует свои жуткие обвинения уже всему советскому обществу, всем его слоям: «Завидуют повально: и дворник, и актер и замминистра…» Ну, разумеется, и почему-то не названные министры, и генералы, и, конечно же, писатели. Все они, продолжает обличитель, к тому же еще «тайно, но сладострастно радуются чужому неуспеху, протекающему потолку соседа, безденежью, ячменю на глазу, болезни, и — не содрогайтесь! — даже смерти бывшего удачника: он уже там, а я еще тут. Или: как хорошо и справедливо, что его похоронили на Востряковском, а не на Новодевичьем».
Несмотря не уговоры, не содрогнуться при виде нарисованной картины просто невозможно. Да где это все усмотрено? Хоть бы два-три примера! Это можно было бы посчитать плодом разгоряченного воображения персонажа, и только, но есть основания думать, что здесь для выражения своего взгляда его устами воспользовался сам автор, ибо он неоднократно и сам (как уже сказано, даже на съезде писателей, но, понятно, без таких крайностей, как ячмень на глазу и Востряковкое кладбище) представлял страшным злом советского общества «госпожу Зависть». Кругом лютые завистники! Продохнуть невозможно. И я, конечно, встречался в жизни с проявлениями зависти и злорадства, но чтобы так, но чтобы так…
Вот и обо мне тоже: патологический завистник. А о себе ты решительно заявил на первой полосе допожарного «Патриота»: «Я никогда не был завистником» (№ 29–30). И я верю, ибо трудно себе представить человека, которому ты мог бы позавидовать. Ведь в нашей литературе второго такого счастливчика с серебряной ложкой во рту, как говорят англичане, и не было. Изданий и тиражей — как у Солженицына, орденов и медалей — почти как у Буденного, премий — как у Горбачева, руководящих должностей — как у Сорокина (но гораздо выше), похвал — как у того же Валентина Ефимовича…
