Но вот я читаю у тебя: «Горячий снег», «Батальоны просят огня», «Берег», «Выбор», «Тишина», «Игра», «Искушение»… Они вошли уже в классический набор литературы XX века». Если это не «культовое представление о себе», то что?
В другой раз корреспондент спрашивает: «Какое из ваших произведений наиболее любимо вами?» Он и мысли не допускает, что писателю какое-либо (хоть одно!) из его созданий не нравится. Ты не нашел с такой уверенности собеседника ничего особенного и перечислил как «наиболее любимые» буквально все свои повести и романы..
Боже мой, как далеко это от благородного недовольства своей работой, которым мучились многие русские писатели прошлого! Ты, например, часто клятвенно поминаешь Достоевского. А вот что он говорил о своем «Двойнике»: «Я обманул ожидания и испортил вещь. Мне Голядкин опротивел. Многое в нем писано наскоро… Рядом с блистательными страницами есть скверность, дрянь, с души воротит, читать не хочется. Вот это-то и создало мне на время ад, и я заболел от горя». Лев же Толстой доходил до того, что объявлял иные свои произведения «пустяками», «ничтожным трудом» и т. п. Леонид Леонов говорил: «От многого из того, что написано мной, я бы отказался и просто запретил издавать». А ведь классики тоже тратились, тоже отдавали своим произведениям часть жизни, вкладывали душу. Вот взглянуть бы им хоть одним глазком на собрата, который доволен всем, что написал…
А уже в наши дни Константин Симонов нашел в себе мужество опубликовать письмо читательницы, которое, в сущности, перечеркивает «Жди меня», одно из самых знаменитых его стихотворений. На трагическом примере своей судьбы она показала, что это стихотворение — высокая молитва верности, пока жив тот, кого ждешь, но оно оборачивается страшным обвинением и проклятьем, если он погиб:
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Значит, плохо ждала? Значит, я виновата в его гибели… Как с сознанием этого жить?
А твой музей — это не культовая затея? Конечно, запретить его создание ты не мог, — и свобода, и нет на олухов перевода. Но ты обязан же был сказать энтузиастам: «Олухи царя небесного, в какое положение вы ставите меня перед Пушкиным, музей которого создали спустя 45 лет после его смерти, перед Лермонтовым, Гоголем, Достоевским, которые ждали своих музеев еще дольше…» А вместо этого ты явился на открытие музея и перерезал там символическую ленточку. Сам открыл собственный музей! При таких церемониях полагается и речь. Произнес? А если завтра энтузиасты вздумают памятник тебе поставить рядом с Толстым? Тоже явишься?.. А потом в «Правде» под несуразной рубрикой «Честь бойца — всегда с тобой!» появилась с тремя фотками статья «Писатель пришел в свой музей». Мало того, главный закоперщик музея Ю.Г.Круглов стал у тебя лауреатом Шолоховской премии. Известен еще только один прижизненный писательский музей — Г.М. Маркова на его родине. Но Георгий Мокеевич все-таки там ленточку не перерезал, хотя и был дважды Герой…
