Я вытерлась насухо и посмотрела в зеркало, пытаясь увидеть себя его глазами.
Ну что ж, выглядела я неплохо. За время вынужденного затворничества посвежела, подзагорела. Да и ежедневные тренировки у станка не прошли даром. Мышцы подтянулись и вновь, как когда-то, стали рельефными. «Воспитанное тело» – так это называется у балетных.
Внезапно раздался скрип. Так обычно скрипят рассохшиеся от времени деревянные половицы, если на них наступить. Мне показалось, что звук исходил откуда-то сверху, с чердака.
Я замерла. Спустя секунду скрип повторился, словно кто-то крался, желая остаться незамеченным. Я молниеносно влезла в шорты, накинула рубашку, завязав ее полы узлом на талии. Дотронулась рукой до кулона на шее. Замшевый шнурок был влажным и приятным на ощупь. Я спрятала кулон под рубашку и застегнула верхнюю пуговицу.
Затем бесшумно выскользнула из комнаты и на цыпочках поднялась по лестнице.
Дверь на чердак была распахнута. В ярком свете дня особенно выделялись следы запустения, царившие здесь: клочья паутины, свисавшие с потолка, хоровод пылинок в солнечных лучах, комья грязи на полу.
Я сделала шаг. Мне почудилось за спиной какое-то движение. Я повернулась.
Внезапно острая боль пронзила затылок, из глаз полетели искры, и мир померк.
Рим, октябрь 1947 года.
Кара замерзла. Она перевернулась на другой бок и накрылась одеялом.
Тихий стук раздался, когда она уже задремала. Кара подумала, что это вернулась Вера, и открыла.
На пороге стоял Дюк. Вода стекала по его волосам, лицу, плечам – на улице по-прежнему шел дождь.
– Прости, – прошептал Дюк и шагнул в комнату, – я не смог дождаться утра.
Сквозняк надул пузырь из тюлевой шторы, дверь с грохотом захлопнулась.
«Как капкан», – почему-то подумала Кара.
– Обними меня, – попросила она.
А он стоял и смотрел на нее, не решаясь подойти ближе. Ей не хотелось, чтобы он видел ее такую – растрепанную, в вылинявшей пижаме.
Она сама подошла к нему, встала на цыпочки и обняла руками за шею. И услышала, как сильно бьется его сердце.
Он нежно провел пальцами вдоль ее позвоночника, бережно притянул к себе.
– Я боюсь сломать тебя, – пробормотал он. – Ты хрупкая, как ребенок.
– Не бойся, – рассмеялась она. – Ты не знаешь, какая я сильная. Балерины все очень сильные.
– О, mia cara. Сам Господь послал мне тебя.
Он бережно поднял ее на руки и перенес на кровать. Она потянулась, чтобы погасить свет.
– Оставь, – хрипло выдохнул Дюк, – я хочу видеть тебя.
Его губы были мягкими и одновременно требовательными. Прикосновения пальцев – дразнящими и одурманивающими…
