Все датчики показывали август 1964 года. Каким-то удивительным образом аэростат попал во временную дыру и, перепрыгнув через тридцать лет, провалился в прошлое.
Информацию об исследовательской экспедиции я вычитала однажды в какой-то научной статье в Интернете. Из той же статьи узнала, что время – это, безусловно, протяженность. Стало быть, оно связано с пространством. И если, например, сжать пространство в точку – сожмется и остановится время…
И сейчас, сидя на полу в чужом доме, на чужой веранде, проживая чужую жизнь в сжатом до предела чужом пространстве, я ощущала себя так, словно тоже провалилась во временную дыру.
Поиски заветного замка, который мог бы отворить найденный мною ключик, не принесли результатов. Я облазила весь дом в надежде обнаружить хоть что-нибудь подходящее – сейф, шкатулку, шкаф, наконец. Но тщетно. В итоге запихнула ключик в карман джинсов, сунула джинсы в сумку и застегнула молнию.
И тут вдруг вспомнила о чайнике. Он до сих пор стоял на огне. Я кубарем слетела вниз по лестнице. К счастью, чайник не успел выкипеть полностью и возмущенно булькал последними каплями воды. Я выгребла со дна банки остатки растворимого кофе, добавила в чашку сахар и кипяток. Достала из холодильника пакет молока. Плеснула, не глядя. И тут же почувствовала неприятный запах. Молоко скисло.
– Черт, – пробормотала я и брезгливо вылила получившуюся бурду в раковину.
С отвращением проглотила просроченный обезжиренный йогурт. Даже запить его было нечем. Чай тоже закончился – последнюю заварку я выпила вчера перед сном.
Интересно, есть здесь где-нибудь поблизости магазин?
Я вышла на крыльцо, опустилась на раскаленную ступеньку, закурила и с тоской посмотрела вокруг.
На улице, казалось, стало еще жарче. Солнце шпарило по полной программе, как будто в последний раз. Поселок буквально вымер, даже садовник куда-то подевался. Я поднялась и медленно побрела в сторону дома Галы.
Мысли мои вернулись к Шмакову. Почему судьбе было угодно устроить нашу встречу именно здесь, и именно тогда, когда жизнь моя развалилась на куски, а я сама стала болезненно уязвимой?
Я горько усмехнулась, вспомнив, как мечтала, чтобы Шмаков приполз ко мне на коленях и молил о прощении. А я расхохоталась бы в ответ и швырнула бы ему в лицо строки Ахматовой:
Будь ты проклят! Ни словом, ни взглядом
Окаянной души не коснусь…
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом —
