Глаза у Шоника вдруг воровски заблестели.
– Опа, – пробормотал он.
Его внимание привлекла большая сумка, хозяйка которой легкомысленно повернулась к ней спиной. А на сумке лежала огромная кукла…
Медведь перехватил взгляд Шоника, обнял за плечи.
– Даже не думай… Она же неподъемная… Нам и втроем ее не осилить.
Он имел в виду сумку, а Шоника вовсе не сумка в этот раз интересовала, а кукла.
Подошел Кабан:
– Блин, еле успел! Аптеку уже закрывали, я, блин, Аленку у входа тормознул.
– Продала?
– А то! У нее в кармане все было. Я, говорит, знала, что ты придешь.
– И баяны взял?
– Баянов у нее не было. Баяны, говорит, сам купишь. Тяжко нам теперь придется. У них щас облава за облавой… Сегодня вообще все точки по Москве шерстили. Рина в эту облаву и втюхалась. ГНК звереет. Как бы не прикрыли эту лавочку.
– А ты не бойся, они откупятся, – ответил Шоник, не отводя глаз от сумки.
– Чего ты там углядел? – заинтересовался Кабан.
– Не мешай! Да где же Оленька, мать ее?!
Оленька подбежала, стала совать струну Кабану.
– Шонику отдай.
– Привет всем от Аньки. Они тоже сейчас закругляются. Всех нас звали… Шоник, ты че?
Шоник оттолкнул ее руку со струной.
– Идите в «Пять звезд»… Я сейчас…
Он двинулся к сумке, как волчонок за добычей. Осторожно, мелкими шагами, безобидный такой мальчишечка. И вдруг этот безобидный мальчишечка метнулся зверенышем, молниеносно схватил куклу и рванул со всей дури прочь, в сторону «Новокузнецкой». Ошарашенная тетка запоздало спохватилась, завопила благим матом, как пьянь болотная, на помощь звала, милицию кликала. Но ни один человек, из стоявших поблизости, не сдвинулся с места. И сотрудников милиции рядом не оказалось. А Шоника и след уже простыл.
Музыканты, озорно подмигивая, переглянулись друг с другом.
– Упала ему эта кукла… – сказал Медведь. – Конкретно мог влипнуть.
– Ты еще тупее, чем я думала, – презрительно ответила Оленька – Он ведь для сестренки… Подарит Надьке. Только представь, сколько радости будет. Молодчина, Шоник. Уважаю, блин…
– Ну че, пошли, Оленька, удолбимся! – предложил Кабан.
– Не-е… я потом… Могу отдать тебе мой баян, – она незаметно протянула ему шприц. – А я потом, меня еще держит.
– Как знаешь. А мне надо. В «Пять звезд» сходить – это святое. Вы меня у выхода подождете.
«Пять звезд»! Мажоры, шикарные иномарки, расфуфыренные телки, блядовитые, но глаз не оторвешь, как от дорогих машин. Все в таком умопомрачительном тонусе: умереть – не встать. Только Кабан не в тонусе. Идет, тонет, бедняга, в воспоминаниях о своей бывшей девочке Хонде… Не в бар идет и не в зал. Идет в туалет. Чтобы поставиться! Двери кабины запирает на замок. Садится на корточки и втягивает содержимое ампулы в баян. Находит вену. Втыкает иглу. Контроль окрашивает баян в ярко-алый цвет. Кабан медленно гонит буторфанол в свою кровь… Потом вторую ампулу, потом еще половину. Зажимает пальцами место укола… Закрывает глаза, забывается.
