Это он, дескать, и делал и, конечно, слегка утрировал шутки ради. Он часто в своей жизни шутя говорил всякие глупости и будет продолжать это делать, сказал он. Репортерша была заметно разочарована. Тим был шутник, самоироничный «хозяин своему слову».
Тем же вечером мы были приглашены в гости в дом наших общих друзей в Гамбурге. Тим был центром веселой компании. Он был оживлен, в отличном настроении и рассказывал веселые истории, от которых все покатывались со смеху. Было далеко за полночь, когда мы обнялись и распрощались. Это была наша последняя встреча.
ПРОРОК В БЕГАХ
Майкл Горовиц[41]
Первый раз я познакомился с Тимоти летом 1970 года, навестив его в калифорнийской мужской колонии Сан-Луис-Обиспо, где он уже несколько месяцев как начал отбывать десятилетний срок за хранение двух «пяток» марихуаны, подложенных в пепельницу его автомобиля расторопным полицейским в Лагуна Бич. Этот коп несколько недель висел у него на хвосте, выжидая момент. Количество криминала равнялось 0,025 грамма. Судья, отклонивший прошение об освобождении под залог и потом давший ему этот драконовский срок, исполнял заказ Рональда Рейгана, соперником которого на предстоящих выборах в губернаторы Калифорнии собирался быть Тимоти.
Его дерзкий побег, состоявшийся через несколько месяцев, ошеломил меня, да и не меня одного. Трудно было ожидать чего-то подобного от доктора философии, бывшего гарвардского профессора, мученика идеи расширяющих сознание наркотиков. Но мы все торжествовали вместе с ним, мы приветствовали не просто сам его побег, но его символическое значение: Тимоти сделал «козу» всей никсоновской Америке.
Последовали потрясающие подробности. Организация Weather Underground взяла на себя ответственность за организацию его побега. Партия Черные Пантеры, возглавляемая Элдриджем Кливером и нашедшая приют в Алжире под крылом алжирского правительства, предоставила убежище ему и его жене Розмари. Тим писал письма и давал интервью в подпольной прессе, в которых он присоединялся к революционным силам, призывающим к свержению американского правительства. Это уже было далеко от «peace-and-love» и «live-and-tet-live» («мир-и-любовь», «живи-и-давай-жить-другим») и прочих ненасильственных призывов. Многолетнее ожесточенное преследование со стороны властей сделало свое дело. Теперь мы читали: «Smoke it… and blow it up!» («Затянись… и взрывай!»).
Розмари передала часть архива Тима, ту, в которой отражалась его роль как основателя психоделического движения, мне и моему коллеге Роберту Бейкеру еще за несколько месяцев до его побега на случай, если до него захотят добраться спецслужбы. (Это, разумеется, и случилось позднее, в 1975-м, и при весьма непростых обстоятельствах, но это слишком длинная история для того, чтобы ее здесь рассказывать.) Мы общались с имеющими международную известность беглецами через абонентский ящик почтового отделения в Беркли, зарегистрированный на имя Бодхисатва. По фальшивым паспортам они были теперь супружеской четой Мак-Нелли, а в своих алжирских инкарнациях стали Нино и Майя Барака. Постоянно озираясь по сторонам, мы забирали их письма на станции Сазер-Гейт и были главными связными Лири в Штатах. Мы были литературными агентами и издателями его контрабандных рукописей, посылали ему скрепки и нить для чистки зубов, помогали Аллену Гинзбергу распространять «Декларацию Независимости», составленную, чтобы вызволить Тимоти из швейцарской тюрьмы в Лозанне — что и было достигнуто при содействии американского ПЕН-клуба.
