Он зажал ножны между колен, потянул за рукоять обеими руками, вытащил шашку. Она была смазана обильно в свое время, ржавчина окрасила лишь режущую кромку лезвия и густо запеклась возле рукоятки — без сомнения, это пятно осталось от весны 1919 года, когда скатились в низины ручьи, оставив ветрам, солнцу и грифам трупы людей и коней.
…Возле колодца стояли лошади. Могучий человек бил ногами Рахима. Парень с винтовкой в руке топтался рядом, подскакивал, когда Рахим подкатывался ему под ноги.
Нурмолды, набегая, видел сутулую, обтянутую бешметом спину и отделанную лисой заднюю лопасть шапки-тымака.
— Туркменский выродок! — кричал сутулый. — Выследил? За нашим оружием приехал?..
— Е-е, он даже знает наш колодец! — с удивлением говорил парень с винтовкой.
Нурмолды подскочил с криком:
— Не трогайте!
Сутулый богатырь ударом ноги сбил Нурмолды.
— Ну, туркменский пес, — проговорил сутулый, отогнул полу бешмета, достал маузер. — Мы тебя не звали.
— Я адаевец, мой отец Утеген из родового ответвления Бегей. Я еду из города! — выкрикнул Нурмолды.
— Утеген? Ха! — рявкнул человек в тымаке. — Наши имена знает. А чей сын этот туркмен?
— Рахим-ага — учитель!
Прибежали еще двое — один молодой, в рваном бешмете, другой долговязый, в колпаке.
Долговязый вгляделся в Рахима, его лицо помягчело. Рахим понял, что его узнали, улыбнулся и протянул руку, которую длинный принял почтительно, обеими руками, и одновременно с некоторой снисходительностью на лице.
— Кежек, — поворотясь к богатырю, сказал долговязый, — Рахим не туркмен, он татарин… Он приезжал из Оренбурга в наши аулы, учил нас, ребятишек, грамоте… и не хотел учить молитвам.
Силач издал хрюкающий звук — хрюканье выражало скорее недовольство, чем раскаяние, — грубо спросил Нурмолды:
— Как звали твоего деда, ты!
— Кузденбай, — сказал Нурмолды.
— Дальше!
— Кузденбай родился от Касыма, Касым от Елюбая, Елюбай от Сагади, Сагади от Беимбета, Беимбет от Есболата, Есболат от Саддыка, Саддык от Смагула, Смагул от Мусы, Муса от Карынияза… Пожалуй, до Адая не вспомню.
Долговязый, уважительным жестом пригласив Рахима сесть, покивал Нурмолды:
— Доскажи про себя, сынок, доскажи… — Вновь кивал, теперь уже горестно, когда Нурмолды упомянул об умерших родителях. — Да, помню, ваш аул ушел в Красноводск.
Нурмолды рассказывал, как из Красноводска поехал в Чарджуи в вагоне с хлопком, как был взят на завод речных судов.
— Теперь ты ликбез… — Долговязый с осуждением, даже сердито взглянул на сутулого: — Ты сразу драться, дурило! Ехали бы они за оружием, разве потащили бы за собой безумца? — Он отошел, стал над Мавжидом.
