– Ну хорошо, – со вздохом согласилась Лючия. – Причеши меня как хочешь, но оставь побольше локонов свободными. Да поскорее, князь и без того гневается.
Надо полагать, он и правда гневался: ведь прошло уже три часа, как Лючия начала одеваться, и, видит бог, она делала все, что в ее силах, чтобы затянуть этот процесс. Шишмаревская месть князя еще ждет. Ее – уже начала осуществляться.
Выбор нарядов у нее был не больно-то богат: все, что успела пошить за неделю под руководством Ульяны целиком засаженная за работу девичья. Немалый багаж Лючии Фессалоне уехал в Италию вместе с Александрой Казариновой. У Александры Казариновой, как известно, вещей при себе было мало, да и все эти давно вышедшие из моды, чрезмерно скромные вещи Лючия надела бы только в том случае, если бы отправлялась не на бал, а на вечное заточение в монастырь. Однако у нее уже появилось три или четыре платья: зеленое (ее любимый цвет!), лиловое, нежно-розовое и ярко-алое, шитое золотой нитью и задрапированное золотым кружевом, не венецианским, понятно, однако совсем даже недурным. Его-то она и выбрала для сегодняшнего дебюта. Никаких пастельных тонов, приличествующих юной новобрачной! Она уничтожит, раздавит князя Андрея – его кровь будет менее заметна на ее роскошном алом платье! И никаких невинных жемчугов. Бриллианты, рубины, побольше массивного золота из ларца с фамильными украшениями княгинь Извольских. Если потребуют обстоятельства, Лючия гордо сорвет их с себя на балу и эффектно разбросает под ноги любопытной толпе. Если же придется отбывать в спешке, она охотно возьмет эти милые сувениры на память о своем недолгом замужестве и о тех нескольких ночах, когда она наслаждалась князем. Впрочем, об этих ночах ей не нужно никаких воспоминаний, она их и так не забудет…
Лючия подавила вздох и даже нашла в себе силы улыбнуться Ванечке, который только что уложил последний локон и сейчас, держа гребень на отлете, оглядывал прическу княгини с видом Тициана, только что дописавшего последний локон своей Венеры.
– Красиво! – благосклонно кивнула Лючия. – Прелестно!
Пусть хоть кто-то вспомнит ее добром за доброе слово. Ну… пора!
***
– Придется рискнуть, сударыня, – сказал князь Андрей, склонившись к окошку кареты, и Лючия невольно встрепенулась: за час или даже больше сумасшедшей скачки Извольский первый раз обратился к ней.
Она опустила стекло и высунулась, испытав чуть ли не боль от его отчужденного взгляда. Ну почему он не замечает, как сверкает золото ее волос в обрамлении седого лисьего меха, как разрумянились щеки, как призывно розовеют чуть приоткрытые губы! Почему он не смотрит ей в глаза? Если только взглянет… может быть, все изменится? За это время Лючия успела оценить удобства парадной кареты, всей в позолоте и эмали, с золотыми кистями и восемью слюдяными окошечками. Зачем им куда-то ехать? Если бы он только захотел… они могли бы остаться в этой карете и любить друг друга на ее бархатных диванчиках и подушках, согреваясь жаром тел своих, а все четверо гайдуков, которые сопровождали карету, с серебряными бляхами на чепраках, и скороход, бежавший впереди и несший на жезле серебряный герб Извольских, – все они охраняли бы своих господ, и время любви летело бы, словно голубь, без забот, без мыслей…
