Несколько раз глубоко вздохнула, но сердце все равно колотилось, словно бешеное, когда она осторожно села за руль и стиснула его, чтобы не дать рукам коснуться этих темных спутанных завитков на его круглом затылке.
– Никита, Никита, проснитесь!
Он вскинулся, мгновение заполошно таращился на Римму, с видимым усилием вырываясь из сна, а она опять прогоняла свои дурацкие слезы: смотреть на него, такого заспанного, с этими детскими глазами, по-мальчишески смешного, милого, глупого и почему-то невероятно родного, было невыносимо.
– Я что, правда заснул? А вы как? Все нормально?
– Сейчас расскажу.
Включила зажигание, развернула «Ауди», выехала наверх, к трамвайной линии, все время поглядывая в зеркальце заднего обзора. Нет, никто их не преследует. Наверное, те парни в подъезде и впрямь ни при чем.
И вдруг сообразила: сейчас они расстанутся! Сейчас Никита скажет, что да, те двое – нормальные ребята, знакомые его соседей, никакой опасности нет. Поблагодарит ее за помощь – и уйдет. Навсегда уйдет! А она останется – и что будет делать с этими своими дрожащими руками и пересохшими губами? И она взмолилась – так жарко, как никогда ни о чем не просила, – взмолилась, чтобы те парни в подъезде оказались Костей и Эдиком, чтобы Никите некуда было податься, чтобы он все еще нуждался в ее помощи. Пусть это сбудется, ей необходимо побыть с ним хотя бы еще немножко, только бы не расставаться прямо сейчас, она этого не выдержит, просто не выдержит! Еще немного, пусть недолго – владеть им, его мыслями, его душой. А потом – будь что будет, все что угодно, она согласна на все!
«Берите, что хотите, – сказал странникам господь, – только не забудьте потом заплатить…»
– Но ведь это же они, – пробормотал Никита, выслушав рассказ Риммы. – Честное слово! Светловолосый – это Костя, одет в серую куртку, затылок высоко подбрит, верно?
– Затылка его я не видела, – призналась Римма. – Куртка и впрямь серая. А у второго черная, кожаная, на плечах трещит; волосы седоватые, ежиком.
– Эдик… – Никита обреченно покачал головой. – Точно, Эдик. А тот, другой, Костя! Бли-ин… Значит, им известно, где я живу. Значит, мне и домой дороги нет. Вот так номер. А что же теперь делать? Куда податься?
«Ко мне», – чуть не воскликнула Римма, но прикусила губу, почувствовав, что еще не время выдать себя. И страшно стало, просто до ужаса страшно: а вдруг он скажет – нет?
Ну и что? Ну и что, если даже скажет «нет»? Почему кажется, что это для нее – как приговор? Почему каждое его слово, сказанное и даже еще не сказанное, она воспринимает как судьбоносное?
