Однако не успела Маргарита еще ничего ответить, как ощутила нервное и горячее прикосновение чьей-то дрожащей руки.
– Кто? Кто эта женщина? – пробормотала ей прямо в ухо Джульетта Марни.
Девушка была возбуждена и бледна, ее большие глаза были устремлены на бесподобную вещь, сияющую на шее французской актрисы.
Несколько удивленная, не понимая, что происходит с Джульеттой, Маргарита попыталась успокоить ее.
– Милая Джульетта, это – мадемуазель Кондей, – произнесла она тоном обычного представления. – Из Театра варьете в Париже. Мадемуазель Дезире исполнит очаровательные французские баллады на нашем вечере.
Говоря это, она твердо держала дрожащую руку Джульетты. Чутьем, весь вечер обостренным от напряженного внимания, она поняла, что в неожиданной вспышке гнева ее юной протеже кроется какая-то тайна.
Джульетта забыла о ней; она чувствовала, как в ее молодом, переполненном страданием сердце волнами вздымается негодование и унижение – все, что выпало беглой аристократке от торжествующих узурпаторов. Джульетта так много вынесла от этого сброда восставших кухарок, самый типичный образчик которых представляла стоящая перед ней женщина. Все эти годы нищеты и печали, потеря родных, друзей, дома, удачи… А нынче, став совсем обездоленной, она вынуждена, кроме всего, жить за счет филантропии других… И все это не по ее личной вине! За какие-то грехи, за ошибки своего класса, а не по личной вине!
Она много пережила, но ни теперь, ни в дальнейшем не могла объяснить, почему вдруг ощутила такую сильную безотчетную злобу, выплеснувшуюся в слепую ярость при виде той наглости и триумфа, с которыми Кондей спокойно приветствовала ее.
Еще минута, и она смогла бы сдержать себя, но поток эмоций неожиданно вырвался наружу.
– Мадемуазель Кондей, неужели?! – с яростным негодованием воскликнула она. – Дезире Кондей? Вы хотели сказать, леди Блейкни, кухарка моей матери, бесстыдно щеголяющая в чужих драгоценностях, которые она, должно быть, украла!
Девушка дрожала с головы до ног, на глазах выступили слезы гнева, голос ее, впрочем, не превышал шепота, звучал хрипло и глухо.
– Джульетта, Джульетта, умоляю, – взывала к ней Маргарита. – Вы должны держать себя в руках, должны, что бы там ни было… Мадемуазель Кондей, прошу вас удалиться.
Но Кондей, прекрасно вышколенная для своей роли, вовсе не собиралась покидать поле сражения. И чем больше гнева и возбуждения выказывала мадемуазель де Марни, тем больше наглости и торжества сквозило в поведении певички. В уголках ее губ появилась ироничная улыбка, а миндалевидные глаза дерзко поглядывали из-под опущенных ресниц на содрогающуюся фигуру обнищавшей аристократки. Голова ее была гордо откинута с тем вызовом социальным условностям, который должен был привести в замешательство гостеприимный дом леди Блейкни. Пальцы актрисы вызывающе играли бриллиантовым ожерельем, ярко сверкавшим на ее шее. Она не нуждалась в долгом заучивании слов хорошо известной роли. Ее собственный ум, ее собственные эмоции и ощущения подсказали ей именно то, чего и ждал постановщик. Помогла и природная вульгарность. Дезире Кондей и в самом деле забыла обо всем, кроме тех более чем презрительных тычков от живущих здесь аристократов, сопровождавших ее пребывание в Лондоне и делавших его не только безуспешным, но и неприятным… Она давно уже страдала от подобного обращения, но еще ни разу у нее не было возможности устроить скандал в отместку за все свои унижения. Дух ненависти к богатому и ленивому классу, столь характерный для революционеров Франции, был в ней живым и трепещущим. Да, никогда еще не было у нее случая, у нее, несчастной изгнанницы из маленького парижского театрика, дать язвительный ответ на ироничное замечание одной из тех обедневших, но надменных аристократок, вращающихся в самых высших кругах Лондона, куда сама она столь безуспешно пыталась попасть.
