«Да, — невесело подумал Ананий Егорович, — вот что начертоломил старик. Горбом. За каких-то полтора — два года. И живет — помощи не просит… А мы, пятнадцать лет мы поднимаем колхоз…»
Он резко дернул на себя сырую, еще не просохшую от дождя калитку и в то же время услышал, как в доме заскрипели ворота. На крыльцо вышел хозяин — матерый старичище, без шапки, нагладко остриженный, в овчинном полушубке внакидку, в низких валенках.
— Не встречаю гостя. Шарниры в ногах рассохлись, — объявил он прямо с высоты.
Из открытых сеней с лаем выскочила пестрая мохнатая собачонка и бросилась под ноги поднимающемуся на крыльцо Апаиню Егоровичу.
— Жулька, пропасть, — вяло прикрикнул Петуня. — Брысь.
Собачонка тотчас же смолкла, завиляла хвостом, потом принялась обнюхивать ноги Анания Егоровича.
— Так, пустое место. Для веселья держим, — сказал Петуия, снисходительно кивая на собачонку. — В избу зайдешь аль спешишь?
— Спешу.
— Ну, сам знаешь. А я сяду. — И Петуня, держась руками за косяк ворот, тяжело опустился на порог. — Ньшче в сырость эту только мурашами и спасаюсь. Баба гдето опять пошла зорить муравейники.
— А лук не помогает?
— Чего? Лук? Нет, не помогает. Да я и не люблю его, лук-то. У меня и баба худо ест. Трава, — скептически добавил старик.
— А я думал, ты большой любитель до зелени. Вон ведь у тебя какие плантации!
— Не, это не для себя. Для продажи ростим, — опять с простодушной откровенностью ответил Петуня.
Ананий Егорович начал терять терпение:
— А совесть как — ничего? Не трудно на старости лет торговлишкой заниматься?
— Трудно. С лошадями трудно. Видишь, сколько пера-то навалило? А бригадира сколько ни проси — без бутылки не чует.
— И поишь?
— Пою. Попервости было с хвоста отоваривал, а нонече с копыта. Дороговато, — вздохнул Петуня.
— Ну, вот что, товарищ Девятый! Ты эту лавочку прикрывай скорее, а нет — мы сами прикроем.
— Не прикроете, — по-прежнему спокойно возразил Петупя.
— Прикроем. Да еще как! Что ж ты думаешь, смотреть будем, как частник под крышей колхозной орудует? Раз совести нету, найдем меры.
Петуня помолчал.
— Ты вот все на совесть напираешь… — Петуня опять помолчал, порастпрал колени, согнутые под прямым углом, потом вдруг улыбнулся. — А с совестью, надо быть, так, председатель. Тут в одном колхозе старик со старухой живут. Одни, бездетные. Ну и случись со стариком авария — заболел, значит. Старуха, известно дело, в слезы: «Как жить будем? В доме ни копейки». — «Ничего, — говорит старик, — проживем. Денег у нас нету, да зато совести много. Сколько, говорит, мы с тобой этой совестито за двадцать девять лет заробили? Пойди, говорит, нагреби мешок в амбаре да ступай в магазин…»
