— Не знаю, как это случилось, но я действительно знаком очень давно с одним из редакторов, и он мне вдруг сам позвонил из Москвы и сказал, что читал твои стихи и что они ему очень понравились. Он показал их главному, и тот не возражает, только тут есть маленькая закавыка… условие.
— Какое же условие? Они что, перекроят мои стихи до неузнаваемости? Я в такой публикации не нуждаюсь, тем более… — Тамара помедлила и решилась, — тем более что у меня только что вышла книга в Париже!
— Ты дура, ты не соображаешь, что творишь! — взорвался Скляров. — Вот именно об этом и идет речь! Твои стихи издадут у нас, только ты должна будешь отказаться от этой французской книжки публично, сказать, написать в прессе, в нашей прессе, что тебя обманули, что тебя издали “там” без твоего согласия. Ты должна выступить и покаяться, заявить об этом как о провокации против тебя и твоей семьи. Подумай о Николае Владимировиче, о своей матери, о Мусеньке, наконец, да и своей жизни. Ты ведь не хочешь их погубить?!
В комнате воцарилась такая гробовая тишина, что мирное раскачивание маятника больших настенных часов казалось боем курантов.
— Миша, это что, “Новый мир” предложил мне такую сделку с совестью? И откуда же они все знают о Париже? И при чем здесь ты?
— Твой бедный Толик, как к нему ни относиться, но он уже пострадал из-за твоих выкрутасов.
Его ответ поразил Тамару.
— При чем здесь Толик? Просто ему все надоело, и он меня бросил. И правильно сделал
— Нет, дорогая, ничего ты не знаешь. По моим сведениям, он сейчас на излечении. Хорошо, что нашлись добрые люди, не бросили его на произвол судьбы.
Голос его дрожал от волнения, он то вскакивал, то подбегал к окну, то садился на вертящийся стул перед роялем, открывал и закрывал крышку, сморкался в мятый носовой платок, хотя никакого насморка у него не наблюдалось. Цепко держа в руке фарфоровую чашку и пытаясь ее раздавить, маленькими глотками отхлебывая уже давно остывший чай, он был далек от знакомого ей, обычно сдержанного и флегматичного Миши Склярова. Казалось, что не ей, а ему предстояло сделать выбор.
— Миша, ну-ка скажи честно, кто тебя попросил со мной поговорить? Неужели ты… — и слово “стукач” почти сорвалось с ее языка, — неужели “они” попросили? А может, ты уже давно…
— Вот номер телефона, времени осталось очень мало, но еще можно кое-что спасти. Позвони, тебя не съедят, посоветуют, помогут…
— Пошел вон! И чтобы ноги твоей больше не было в моем доме!
