И не так!
Я осознала это в тот самый момент, когда два года тому назад суровый рослый священник отец Владимир, с бородой до пояса, одетый в сияющее серебристое одеяние, наклонился ко мне и сказал:
— Ну, вот, Елена, теперь и вы родились для новой жизни.
С моих волос тогда текла ледяная вода купели, а босые ноги стыли на холодном деревянном полу. За окнами было темно, хоть глаз выколи, лишь отражалось пламя трепетавших на сквозняке свечей, а люди со стен смотрели строго и ждали от меня чего—то. И поняла я в тот самый момент, что кончилась моя лихая и беспечная байкерская жизнь окончательно и бесповоротно. Нет, я не повзрослела в один миг, и не услышала из уст отца Владимира откровения, и трубы ангелов под темными сводами храма не протрубили. Было по—особенному тихо. Так тихо, что я слышала, как стекают и падают мне на шею капли воды… И как—то само собой пришло в этот момент осознание того, что крещение — это отнюдь не конец трудного и порою такого мучительного пути, нет! Это только начало. Начало пути гораздо более трудного, чем самая трудная моя дорога. И страшно мне стало, потому что поняла я тогда, что нет и не будет мне банального человеческого счастья в этой жизни, а будет мука, от которой не спишь ночами, и которая разрывает тебе сердце и не дает стать обычным человеком. И будет борьба. И главная борьба будет с самой собой. И никуда от этого не деться.
Быть может, именно поэтому я так и не смогла ездить на том самом маленьком «Кавасаки». Мотоцикл стал всего—навсего мотоциклом — то есть бездушным железом, которое приобрело такую безупречную форму только благодаря инженерам и рабочим, токарям и сметчикам. Или благодаря умению одного—единственного байкера. Не суть важно. И предназначено было это железо не для поклонения, но для удовольствия. И больше ни для чего. И мне стало скучно, и даже как—то пусто было на душе. Нет, я была теперь не одна, Кто—то Там, далеко Наверху, в мире горнем, видел теперь меня, знал обо мне, и, наверное, даже иногда думал. И в душе теплилась надежда на то, что все теперь будет так, как надо, потому что иначе и быть не может. Но огонек этот был слаб, и много усилий приходилось прилагать для того, чтобы он теплился, чтобы он жил дальше.
Я подошла к храму. Он был недавно отреставрирован. За кованой решеткой забора с крашеной стены строго смотрела на меня Богородица. Я оглянулась. Над кирпичной харчевней из края в край неба тянулись дождевые облака без просвета, рядом, по земле из края в край бежало серое шоссе. Андрей возился со своей «Тенерой», на террасе, за столиком сидели и обсуждали что—то свое кавказцы. На меня никто не смотрел. Я перекрестилась.
