Впрочем, старая леди может не беспокоиться. Она сказала этому бойкому адвокату, что не стоит тратить деньги на угощение или выпивку – ей нечего добавить к тому, о чем сообщалось в свое время. Она уловила нотку облегчения, прозвучавшую в голосе Уинстона Бишопа перед тем, как он повесил трубку.
А теперь она засомневалась в том, правильно ли поступила. Должна ли она, в конце концов, встретиться с Грейс Траскотт и узнать, что та помнит или знает…
Нола закрыла глаза, слегка потирая большими пальцами опухшие от работы веки.
– Ни черта хорошего не выйдет, если всякие будут торчать тут до ночи…
Нола вздрогнула. За дверью кабинета, в котором днем, кроме нее, над другими проектами фирмы работало еще восемь архитекторов, раздавалось бормотание сторожа, старого Лероя.
Надо идти домой, к девочкам. И лечь спать… Необходимо поспать, иначе завтра ее и домкратом не поднимешь с кровати, и не удастся разомкнуть веки, словно накрепко заклеенные липкой лентой. Бог, по-видимому, простит ее за очередное сумасшедшее утро с вывернутыми наизнанку майками с короткими рукавами и хлопьями воздушной кукурузы, наспех залитой молоком, подумала она, но простят ли ее Таша и Дэни?
Черт! Она даже не позвонила домой, чтобы узнать, как прошел экзамен по математике у Таши, из-за которого та переживала всю неделю. И Дэни, хныкающая из-за своего больного горла, вконец измотала Флорин. Сколько раз можно принуждать приходящую няню читать "Зеленые яйца и ветчина" вслух, пока она не сойдет с ума… или, что еще хуже, больше не придет?
Но как раз в тот момент, когда Нола снимала лист кальки, чтобы оценить свой набросок, она вдруг увидела его как будто впервые, увидела таким, каким он должен быть. Будто она долго пыталась снять слишком плотно пригнанную крышку с банки, а сейчас та вдруг поддалась. Через несколько минут неистовой работы – пять минут, двадцать минут, – она не поняла, сколько прошло времени, – был закончен эскиз совершенно нового главного фасада.
Она откинулась назад и взглянула на него. Теперь она видела его так ясно, словно его поместили в раму и ярко подсветили прожектором, подобно римскому интерьеру кисти Жака-Луи Давида,[12] выставленного в музее. Ничего общего с более поздними рассудочными, филигранными проектами, за которые она получила премию Карнеги[13] в Купер Юнион. Характерные черты неоклассицизма этого проекта противоречили всему, чем ее учили восхищаться. Но именно это и делало его таким совершенным…
