– Если так, уеду, – сказал Ганни. – Ты возвращаешь мне свободу распоряжаться собой.
– Так будет лучше, – ответил Рудольф. – Я завидую тебе…
Минуту спустя он подходил к экипажу, который ждал его на углу соседней улицы.
– К „Захеру“, – бросил он кучеру, – и побыстрей.
IV
ОТРЫВНЫЕ ЛИСТЫ ОКТЯБРЬСКОГО КАЛЕНДАРЯ
У Захера
Быстрыми шагами он прошел коридор, ведущий в отдельные кабинеты ресторана Захера. Метрдотель едва успел посторониться. Открылась дверь. На него пахнуло смесью ароматов женских духов, цветов и вин. Сидящие на диванах гости поднялись.
– Мы ждали вас, монсеньор, и поэтому не начинали. – Послышался веселый и громкий голос графа Ойоса. – Думаю, вам знакомы эти прекрасные создания, – добавил он, кивнув на двух хорошеньких девушек, уже сделавших себе имя в театре оперетты. – А вот и Маринка.
Он указал на молодую хрупкую женщину, державшуюся несколько в стороне, со смуглым лицом, удлиненными глазами и блестящими черными волосами, туго стянутыми на маленькой головке.
– Она родом с юга России, – продолжал граф, – но осела в нашей Буковине и сносно говорит по-немецки.
Рудольф взглянул на цыганку. Она показалась ему ничем не примечательной, но он дружески ей поклонился и протянул руку человеку средних лет, с обветренным лицом и уже седыми висками. Это был его кузен и постоянный компаньон по развлечениям и охоте, принц Филипп Кобургский.
– А теперь, друзья мои, за стол, – сказал Рудольф. – Займемся наконец серьезными вещами. Надо выпить. Дайте мне водки, Ойос, я выпью за здоровье Маринки.
Он залпом осушил бокал и попросил вновь его наполнить.
Поздно ночью цыганка начала петь. По его просьбе погасили половину свечей, освещавших салон. В помещение вошел бледный человек с миндалевидными глазами, в тесной куртке, с гитарой в руках. Опершись о стену, запрокинув голову и устремив взгляд вдаль, цыганка, казалось, витала где-то далеко. Глубина ее голоса поражала. Манера исполнения, присущее ей чувство ритма делали уже порядком затасканные мелодии по-новому волнующими. Она пела и цыганские, и русские песни, глубоко проникавшие в душу; даже их радостные мотивы приобретали трагический оттенок.
Как это совпадало с состоянием больной души Рудольфа в тот вечер! Сердце его разрывалось. Как мог он жить дальше после последнего разговора с Ганни? Он оплакивал едва возникшее и уже навсегда потерянное счастье… Но голос Маринки приносил неземное облегчение, отрешенность. „Наркотик из недр Индии“, – думал он и не давал ей передохнуть. Когда она наконец умолкла, Рудольф привлек ее к себе, взял за руку. Они долгое время сидели молча. Вдруг она наклонилась к принцу, коснулась губами его лба и произнесла по-русски:
