— Какой перевод?
— Немецкой книжки, которую посоветовала машина.
— Ах, это… Августа Карстнера, кажется?
— Ну да.
— И что же?
— Боюсь сказать что-нибудь определенное, — задумчиво заметил Иван Степанович, — слишком все фантастично. Но прочесть следует, обязательно.
— С удовольствием, — обрадовался Черныш. — Делать мне нечего, чувствую себя хорошо.
— Нет, здесь не просто чтение нужно, а изучение глубокое, внимательное, понимаете? Потому что на первый взгляд это почти мистика. Но многое там будет вам очень интересно.
Яриков долго молчал, потом начал прощаться. Оставшись один, Черныш перелистал страницы школьных тетрадей, исписанных старательным ровным почерком. «Буквы, как бублики, — поджаристые, румяные, веселые», — подумал он и принялся за чтение.
Приобщено к делу 23. III.196* года.
August Karstner «Die Wand». Ein Dokumentarbericht, Deutscher Militarverlag, Berlin, 1963, s. 121–129.
«После ареста семь дней я пробыл в Центральной следственной тюрьме города Гамбурга. Меня допрашивали только один раз. Этого, впрочем, оказалось вполне достаточно, чтобы всю жизнь носить вставные зубы. Гестапо довольно скоро установило мое истинное лицо, чему немало способствовал вытатуированный на моей руке лагерный номер. Обстоятельства побега были им более или менее ясны. Об этом они почти не спрашивали. Но их очень интересовали имена приютивших меня людей. И адреса, конечно, тоже.
— Кто вас снабдил этими документами? Где вы получили одежду? Кто вам помог добраться до Гамбурга? — четыре часа эти вопросы вдалбливали мне в мозг всеми доступными способами. Я их запомнил наизусть.
Наконец мне пообещали жизнь.
— Назовите только фамилии и адреса людей, изготовивших документы, — сказал следователь, массируя костяшки пальцев.
Фамилии я не знал, а адрес старался забыть. Я боялся, что назову его в бреду, выдохну окровавленным горлом, приходя в сознание на паркетном полу кабинета, прокричу беззубым ртом в минуту нестерпимой боли.
— Не надейся легко умереть. Смерть нужно заслужить.
Они страшно торопились. Теперь я понимаю: причиной этого были вести с восточного фронта.
Тогда же я понял только, что им наплевать и на меня и на тех, кто прятал меня от полиции. Зато им почему-то очень важно было знать, кто делал документы.
Иногда за четыре часа удается прожить целую жизнь. Боль не отнимает у человека ни воли, ни разума. Она заставляет его думать в ускоренном темпе; скорее, чем думают палачи. И скорее, чем до их сознания доходит твое молчание. Обостренным восприятием я догадался, что документы для них сейчас самое важное.
