Я таращил, таращил на него глаза, затем спрашиваю:
— Это очень интересно, но при чем здесь я и наш институт? И… может, мы сначала выясним миссию нашего гостя, журналиста из ГДР?
— Товарищ Карстнер приехал в Советский Союз по нашему приглашению. Он и свидетель, — ответил Черныш, — и заинтересованное лицо одновременно.
Черныш предъявил свои документы и сопроводительное письмо на мое имя от директора Института криминалистики.
Ну, я, понятно, согласился помочь, Карстнер улыбнулся, а Черныш начал свою декларацию.
Что я понял? Попробую сгруппировать факты и изложить их без излишних комментариев.
1. Примерно с полгода назад работники угрозыска стали замечать оживление деятельности группы валютчиков, руководимой неким Турком. Сбываемая этой компанией продукция была вполне обычной: деньги, золото, драгоценности. И тем не менее, она вызывала недоумение специалистов. Все предметы, будь то часы или банкноты, оказывались идеальной копией некоторой исходной вещи, послужившей матрицей. Так было и с деньгами, и с украшениями. Затем обнаружили, что эти предметы обладают странной способностью исчезать. Иногда исчезновение происходит со взрывом, иногда — неощутимо, бесследно.
2. Следствие показало, что валютчиков товаром снабжал сотрудник моего института Мильчевский.
Представляешь себе ситуацию? Потом выяснилось, что имеется исторический прецедент.
Карстнера после побега из концлагеря приютила подпольная организация сопротивления, располагавшая, как он считает, аппаратом, изготовлявшим точные копии документов и денег. Аппарат этот проделывал и другие чудеса. В частности, по мнению Карстнера, он возвел перед преследовавшими его эсэсовцами стену. Понятно, что посланный Карстнеру запрос вызвал с его стороны живейшее участие и желание разобраться, наконец, в загадке, мучившей его в течение двадцати лет.
— Я должен дознаться, наконец, — заявил он, — кто был человек с седыми висками, который спас жизнь мне и многим моим товарищам.
Такова выхолощенная, выжатая и поэтому уже немного неправдоподобная суть дела. Я лично к этой выжимке добрался через барьер из тысячи одного отступления и повторения. Черныш объяснял, немец добавлял, а я едва успевал головой вертеть.
В нашем институте! Наш сотрудник! Это, признаться, в первые минуты меня обеспокоило больше всего.
Одним словом, часа через два мы уже порядком устали.
— Так что же надо делать? — спросил я.
Черныш сказал, что он считает здесь главным именно научный аспект.
